для Леси
Минхо/Ньют
11) Утешение: Я напишу, как мой персонаж комфортит вашего или наоборот.
15) Смерть: Я напишу, как мой персонаж оплакивает вашего или наоборот.
объединяю, потому что в тексте и первое, и второе.
предупреждения: заимствование лексики из книги
ворота закрылись, не давая возможности Минхо вернуться
~1600Как странно, что на бетоне растут цветы.
Ньют сидит на траве перед открытыми Восточными вратами и ждет. Он запускает пальцы в землю, чувствует тонкий прогретый солнцем слой, а глубже - прохладная земля.
Он всего, кажется, на секунду закрывает глаза, а когда открывает, то слегка вздрагивает (вообще, он вздрагивает каждый раз, когда Бегуны возвращаются из лабиринта). Минхо стоит перед ним и роется в кармане штанов. Роется усердно, оттягивая второй рукой край кармана.
Ньют ждет, недоуменно подняв бровь. Минхо прекращает насиловать карман, вытягивает кулак и разжимает пальцы. На ладони - да мля, невозможно это, действительно невозможно, - помятый маленький бутон цветка. То ли карликовая роза, то ли еще какая диковина. Ньют не знает, но это не отменяет того факта, что он не удивляется до глубины своей покалеченной души. Бутон действительно крошечный, словно появился только сегодня, но лиловые лепестки уже раскрываются, несмотря на то, что изранены карманом.
Минхо берет Ньюта за руку (пальцы в земле, ногти от этого почти черные) и перекладывает цветок в его ладонь, а после целует в лоб.
И Ньют впервые теряется в собственных чувствах.
Что-то идет не так.
Томас чувствует это каждой клеточкой своего тела. На Ньюте нет лица, кажется, его вообще нет. Вместо него ходит проекция или оболочка. Соображалкой, чувствами Ньют не здесь. Сейчас в Глэйде нет никакого Ньюта.
А время скачет цветными ракушками и исчезает в мировом океане. До закрытия врат остается всего ничего.
К вечеру ребята постепенно собираются у входа в лабиринт, смотрят с надеждой. Ньют приходит последним и его пропускают вперед.
Томас знает, что ему тяжелее, чем кому-либо еще. Возможно, что тяжелее, чем Минхо и Алби, которые застряли в этом хреновом лабиринте. Ньюту надо держаться, не показывать другим своей паники, никого не пускать в лабиринт и не бежать туда самому. Хотя последнего ему хочется до безумия. У него нервно дергается правая нога, будто сейчас рванет вперед, и Ньют побежит в лабиринт со скоростью бешеной белки. Еще Ньют периодически чуть нагибается, принимает позу бегуна, стоящего на старте.
Но Ньют не двигается, врастает в землю и другим приказывает даже не думать о том, чтобы покинуть Глэйд.
Ворота гремят, огромные механизмы сокрушаются, крутятся, сдвигают створки. А там, в проеме, в последний момент мелькают два образа.
И Ньют почти срывается с места, но на нем целый Глэйд, и он не может оставить их.
Минхо тащит Алби на себе и старается успеть, но ворота быстрее него. Ньют с отчаянием понимает, что он не успеет.
Желание жжет грудь и опаляет здравый рассудок.
Ньют слишком долго думает, а Томас просто бежит вперед.
Двери захлопываются вместе со спокойствием Ньюта. Это похоже на ужасающих масштабов взрыв. Все то, что копилось внутри Ньюта целый день: переживания, страх, безнадежность, паника, невозможность сделать все правильно - все вырывается из него и выливается в истерику.
Ньют понимает, что орет, как резанный, и колотит закрывшиеся ворота. Он почти не осознает себя, не слышит себя, не понимает, что делает. Только орет и лупит безжизненный камень:
- Суки, шенки, ублюдки, идиоты! Я ненавижу вас всех! Я хочу, чтобы вы сдохли! Хочу, чтобы сраные гриверы выжрали вам внутренности!
И непонятно к кому именно он обращается. То ли к Создателям, которые поместили их сюда, то ли к троице, которая осталась за закрытыми воротами. Наверное, ко всем сразу.
Остальным остается только с ужасом переглядываться. Они за день потеряли сразу троих, и сейчас лишаются четвертого, потому что каждый знает, что после такого Ньют точно слетит с катушек.
От закрытых дверей Ньюта оттаскивает Гэлли.
- Да заткни ты пасть, салага. Ничего не попишешь, жизнь такая.
Ньют не слушает, вырывается, отталкивает Гэлли и снова кидается на ворота.
- Ублюдок, чайник, козлина! Ты же обещал мне всегда возвращаться!
Гэлли ничего не остается, кроме как взвалить Ньюта на плечо и увести подальше от ворот. С Гэлли бесполезно мериться силой, бесполезно пытаться бороться, но Ньют вертится на его плече, как безумный, и продолжает сыпать проклятьями.
Гэлли уносит его подальше от ворот и скидывает на траву, садится рядом, чтобы Ньют не вздумал ринутся обратно. Но Ньют не думает, он сворачивает на траве, подтягивает колени к груди и начинает выть громче любого гривера. И ему откровенно насрать на то, что могут подумать остальные.
- Кончай ныть, - рычит Гэлли. - Ты кусок плюка. Все ждут от тебя решений, а ты ревешь как баба.
- Пошел ты в жопу, салага! Нихрена не знаешь!
- Знаю я все, - огрызается Гэлли. - Я сегодня тоже друзей потерял, с которыми жил бок о бок долгое время. Тебя еще не хватало потерять, дибилья твоя башка.
Ньют молчит несколько минут.
Ночь ползет убийственной тишиной. Мальчишки не собираются разжигать костер. Все расходятся по своим спальным мешкам, опечаленные, убитые, встревоженные.
- Мне нужно оплакать потерю, - наконец, шепчет Ньют. - Дай мне несколько часов.
Гэлли поднимается и уходит.
Ньют чувствует, как остывает земля. Он зябнет, но не двигается с места. Не плачет, только воет, как отрешенный.
И время как-то уж совсем не похоже на время. Оно тянется, растворяется, то становится ощутим, то снова теряется. Неужели сейчас ночь? Насколько глубокая? А может быть вот-вот встанет солнце?
Ньют не шевелится. Ему кажется, что если он двинется, то невероятная боль пронзит все его существо. Он сильней подтягивает колени к груди и пытается дышать глубоко, равномерно. Возможно, его охватывает сон, а возможно это лишь короткое помутнение.
Как бы там ни было, рассвет подступает яркими лучами, и над высоченными стенами лабиринта начинает алеть тоненька полоса солнечного света. Ворота раздвигаются, но Ньют не слышит их шума. Он вообще ни на что не реагирует. У него отекла вся правая часть тела, на которой он пролежал, не двигаясь, всю ночь.
Когда ворота раскрылись, Ньют шевелится впервые за всю ночь. Он будто слышит сигнал, который подают в начале забега. Такой длиииный гудок судьи.
Черт только знает, что же такое произошло, но Ньют вскакивает на ноги и рвется вперед. Плевать на то, что нога раскалывается от боли. Плевать, что он нарушает правила. На все плевать!
Рассвет зловеще раскрашивает небо красным.
Ньют врывается в лабиринт и у него чувство, что он разрушает в себе некую стену. Давно он здесь не был, давно не оказывался среди высоченных стен и коридоров.
У него нет ровным счетом никакой надежды. Он знает, что в лабиринте ночью не выжить, но его душа просит бежать вперед. Ему хочется отыскать тело Минхо, хочется, как следует, отдать ему последнюю честь, предать земле, оплакать.
Ньют не надеется, потому что правда слишком сурова.
Но тут, будто по волшебству, звучат голоса. Они отскакивают от стен и доносятся до Ньюта. Ему кажется, что у него галлюцинации, он даже крестится, припоминая Бога, а потом застывает, потому что из-за поворота выходят Томас и Минхо.
Вообще, трудно так просто сказать, что происходит с сознанием, которое уже впитало всевозможные безнадежные мысли.
- Привет, - ляпает Минхо.
Томас глупо и устало улыбается.
- Где Алби? - спрашивает Ньют.
И никто не интересуется, что будет Ньюту за то, что он нарушил главное правило Глэйда - зашел в лабиринт не будучи бегуном.
У Минхо перевязаны ладони, зашит длинный порез на щеке.
Он лежит на сколоченной кровати и честно пытается заснуть. Хотя казалось бы: боролся за собственную жизнь всю ночь. После такого нужно неделю отсыпаться, а Минхо все плавает в какой-то непонятной полудреме.
Ньют сидит на краю кровати, держит его за руку и смотрит в стену. Он не может встать, не может отойти, не может несколько слабее сжимать руку Минхо. Да он ничего не может, только сидеть рядом и дышать, чувствовать тепло, внушать себе, что ад закончен.
- Тебе бы тоже поспать, - шепчет Минхо.
- Молчи, - просит Ньют и, наконец, отрывает взгляд от стены.
Дверь со скрипом приоткрывается, и Ньют резко оборачивается на звук. И лицо у него такое злое, решительное, будто прямо сейчас ринется сражаться.
В дверном проеме стоит Томас, смотрит на них тоскливо. Ну прямо загнанный олень.
- Уходи, - шипит Ньют и инстинктивно закрывает собой Минхо.
Минхо машет Томасу, мол давай позже, и тянет Ньюта к себе. Томас опускает голову и уходит, плотно закрывая за собой дверь.
У Ньюта на щеках горит болезненный румянец и глаза блестят от подступающих слез. Он думал, что потерял единственного родного человека, провел всю ночь в душевной агонии и ни разу не плакал. А сейчас накатило, не удержать.
Ньют всхлипывает, отворачивается. Минхо поднимает край одеяла, пытается уложить Ньюта рядом, прижать его к себе, утешить, стереть слезы. Но Ньют поворачивается к нему спиной, стесняется своей слабости. Боже, это было так больно.
- Успокойся, не надо, - нелепо шепчет Минхо Ньюту в затылок и вдыхает его запах.
За это ночь он сам успел поверить, что больше никогда вот так просто не прижмет Ньюта к себе.
Но все обошлось. Вот Ньют, он рядом, такой, оказывается, ранимый, сердечный и взволнованный. Минхо не может им надышаться, хочет обнимать крепче, чем возможно, касаться кожи, целовать, врастать целиком.
Ньют дрожит и всхлипывает. Он, наконец, поворачивается, вытирает лицо о майку Минхо, и его слова звучат, будто исповедь:
- Я думал, что не увижу тебя больше. Мне так хотелось побежать к тебе. Я ненавижу себя за то, что не побежал. Извини меня, прости. Боже, молю тебя, прости.
- Закрой рот, Ньют.
Минхо стирает его слезы большим пальцем, берет за подбородок и целует соленые губы. Ньют отвечает с жаром, хватается пальцами за шею и делает все, чтобы поверить, что живой, целый и почти невредимый.
- Минхо, прости, пожалуйста прости, - не унимается Ньют.
Боль сжимает его сердце, легкие, бьет набатом в ребра.
- Я же сказал, чтобы ты замолчал, - напоминает Минхо и снова целует его.
Тут дверь снова открывается, и на пороге возникает один из медиков.
- Да идите к черту! - орет Ньют, даже не разглядывая, кто именно к ним пожаловал.
Минхо начинает тихо смеяться, накрывает одеялом Ньюта и себя с головой.
Так и прячутся.
Так и живут.