[Саша Осенний.]

наконец, притаскиваю работы с зфб
фик был написан на спецквест, тема "с помощью зеркал".

Название: Кстати о времени
Размер: мини, 2677 слов
Пейринг: Маккой/Кирк
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Зеркало - это путеводитель в другие миры.
Примечание: я накурилась и вдохновилась рассказом Борхеса "Алеф"
В Бруклине третий день шел дождь. Маккой смотрел на проспект через искажаемое водой окно. На кухне пахло кофе и подгорелой яичницей – завтрак, как всегда, не удался. Старые часы на стене тикали слишком громко, и стрелка, мелко подрагивая, держалась на цифре семь.
По стеклу ползли капли, сливаясь и разветвляясь, и Маккой отстраненно думал, что было бы неплохо иметь на них дворники, как у машин, раз уж нет карниза. Какая глупая мысль. Минутная стрелка сдвигалась на цифру десять. В размазанном виде проспекта прорезались редкие детали: проезжающая машина броского цвета, мигающий фонарь, яркие зонтики.
Кстати о зонтиках. Из подъезда напротив вышел один такой – красный, в крупный белый горох. Даже через окно, заволоченное дождем, отчетливо был виден этот странный, большой зонт.
Дни идут по кругу, копируя себя, как газеты на печатных станках. У Маккоя постоянно не ладится завтрак, а из подъезда напротив ровно в 7:11 выходит молодой человек и всегда с зонтом. В дождливую погоду он скрывается под ним от капель, зимой – от снега, а летом – от солнца.
Чудак. Маккой познакомился с ним два года назад, когда пытался выбрать цветы для своей девушки Джоселин. Он ни черта не смыслит в бегониях, розах, лилиях и не знает, что в моду входят букеты «Из Прованса» - это мелкие ромашки с лавандой, завернутые в застаренную газету. Вот же чушь! И кто придумал заворачивать обычные полевые цветы в трухлявую газету 30-х годов?
Джоселин букет «Из Прованса» пришелся по вкусу, но цветы не сделали ее отношение к Маккою более серьезным. Зато Маккой познакомился с тем самым чудаком, который ровно в 7:11 каждый день выходит из подъезда с зонтом.
Джим Кирк. Немного нервный, суетливый. Он ведет себя так, будто хранит многовековую тайну, раскрытие которой будет стоить ему жизни. Маккой иногда ходит к нему в гости, спрятав в пакет бутылку бурбона. Такие встречи они называют «чайной минуткой» и долго смеются над тем, что звучит это слишком по-английски.
Время шло дальше. Маккой поставил кружку с отколотым краем в захламленную посудой мойку и вышел в узкий коридор. Он обулся, накинул ветровку, взял зонт, - черный, совсем не такой, как у Джима, - и вышел из квартиры. У подъездного крыльца он попытался закурить, но сигарета быстро промокла. Мимо пронеслось такси, брызнув ему на джинсы водой из лужи. Маккой не сдержал ругательств и отправился к автобусной остановке. Сегодня в больнице его ждет ночная смена.
Но в серости навалившихся будней мелькнуло цветастое пятно зонта.
***
Маккой без дела бродил по своей комнате, зажав зубами фильтр сигареты. Белесый дым кружевами ловил сквозняки и быстро развеивался, оставляя после себя неприятный запах дешевого табака. Лежащий на тумбочке телефон пиликнул, и Маккой без особой охоты глянул на загоревшийся экран.
Сообщение от Джима. Подумав с минуту, стоит ли его читать, Маккой все же взял телефон и открыл диалоговое окно.
«Дорогой друг, я знаю, что выходные не идут тебе на пользу. Я же в свою очередь закончил писать рассказ и очень хочу, чтобы ты прочел его. Жду тебя к семи часам».
Маккой никак не мог понять, почему Джим ждет от него заумной литературной критики. Хотя, чему тут дивиться? Ответ довольно прост: Джим понимал, что Маккой тот еще неудачник, работающий в трущобной больнице Бруклина, и, видимо, хочет поднять ему самооценку своим желанием услышать его мнение.
На самом же деле, все гораздо проще: если Джим чего-то хочет, он просто это делает. И нет здесь никаких таинственных умыслов и хитрых, психологических ходов.
Затушив сигарету в пепельнице, Маккой оделся, пригладил торчащую челку водой, взял бутылку бурбона из кухонного шкафчика и вышел из квартиры. Замок долго не закрывался, чем заставил Маккоя долго и громко ругаться на весь коридор.
На улице вновь стал накрапывать дождь. Вечер явно не ладился, и все кругом, каждая мелочь и верхотура, начиная от гидранта и заканчивая домами, говорили Маккою вернуться домой, покрыться пылью и навечно застыть в позе великого мученика.
Первым делом он налетел на почтовый ящик, который раньше стоял у химчистки, а не у его подъезда. С деревьев взмыли грачи, чтобы найти укрытие от дождя, и подняли гул, светофор перещелкивался с зеленого на красный, и ни одна машина не желала остановиться и пропустить пешеходов, хотя они уже образовывали приличную толпу на обеих сторонах улицы. Из булочной потянуло выпечкой, зазывая прохожих на свежие пышки с кокосом и панкейки с шоколадом.
Вертящийся грач отметил плечо Маккоя своим калом, а начинающийся дождь размыл пятно по ткани ветровки. Ругаясь, как черт, Маккой уже хотел повернуть домой, но двинувшаяся толпа потянула его на другую сторону дороги. Мир кричал Маккою в лицо: «Тебе тут не место».
Толпа рассосалась, будто ее и не бывало, а Маккой забежал в подъезд. Раздосадованный неудачным выходом на улицу, он поднялся на второй этаж и постучал в дверь. Уже через несколько секунд щелкнул замок, и Джим с радостными приветствиями пропустил Маккоя внутрь. Маккой шагнул в другой мир, сам того не подозревая.
Квартира Джима – место совершенно необыкновенное, сборник реликвий со всего света. Только две комнаты, исключая кухню, и каждый угол в них заполнял запах библиотечной пыли. Книгами были заставлены все полки и шкафы, они громоздились и у старого кресла с потертой обивкой, и у кровати, покрытой выцветшим покрывалом. Склад зонтов на любую погоду находился у окна в гостиной, зонтов было штук двадцать, и все расставлены по высоким, узким корзинам.
Рабочее место Джима, где он писал свои рассказы и романы, слишком сильно походил на храм литературному богу. Кипа бумаг на столе и печатная машинка. Джим писал только на ней и признавал компьютеры еретиками, разрушающими традиции настоящей литературной религии.
Сегодняшний вечер был самым странным из всех, что Маккой провел с Джимом. Во-первых, поведение Джима было взволнованным, а движения резкими и суетливыми. Во-вторых, одет он был совсем уж по-чудачески: вельветовый пиджак и пестрые ботинки. В таком виде ему бы выступать в цирке, но, кажется, этот костюм сам Джим считал парадным.
– Садись, садись, – поторопил он Маккой и показал на кресло.
Подушки были взбиты – жест заботы, не иначе. Маккой опустился в кресло, которому на вид лет сто, хотел сказать Джиму, чтобы нес стаканы под виски, но тот куда-то исчез. Маккой с удивлением осмотрел пустую комнату, в которой кружила пыль. Ни шороха, ни звука.
– Джим? – неуверенно позвал Маккой.
Зажглась люстра с кружевным абажуром. Джим вышел из второй комнаты, обнимая деревянный ларец, и взгляд его был настолько пронизывающим, что Маккой ощутил нервозность.
– Я должен тебе кое-что показать, – глухо сказал Джим.
Почему-то его лицо было обреченным, словно он шел на плаху.
– Рассказ, я полагаю? – хрипло спросил Маккой. В горле у него пересохло.
– Его часть, - туманно ответил Джим и опустился в соседнее кресло. Ларец он поставил на пыльный стол, предварительно спихнув прямо на пол пожелтевшие газеты.
Маккой заметил, что у Джима дрогнули пальцы, когда он откинул крышку ларца. На оббитом бархатом дне лежал самый обыкновенный осколок зеркала. В ажурных тенях его поверхность казалось черной.
– Джим, – Маккой искал возможность уйти из квартиры.
– Тише, он не любит такого нервного тона, – решительно оборвал его Джим.
– Он – это кто?
– Райдо, конечно.
Маккою имя ни о чем не сказало и уж тем более не успокоило. Он смотрел на Джима, ожидая, что тот рассмеется и скажет, что розыгрыш вышел смешным. Но Джим не смеялся и был совершенно серьезен. Он бережно достал осколок зеркала из ларца, поднялся и скомандовал:
– Встань.
Маккой даже не успел осознать, каким это образом его спина и ноги выпрямились. Он в считанные секунды оказался рядом с Джимом, и тот вытянул осколок с таким торжеством, будто держал в руке отрезанную голову своего заклятого врага.
Следующие минуты показались Маккою вечностью. Он смотрел на осколок, совсем маленький, узкий, и видел другие миры. Шум грязного Бруклина стерся в один миг, и не пахло больше дождем вперемешку с библиотечной пылью.
На Маккоя градом рушились смыслы целых поколений, древние цивилизации, память предков. Он будто стоял на обрыве вечности, там, где все живое и сущее сливались в один бушующий поток. Грохот, плеск, крики, и сначала ничего не поймешь, лишь клокочущее внутри удивление, почти райское смирение и поражение от круговорота времени.
Он видел богов, чьи имена приходилось кропить кровью; богов других, кому несли золото и свои страдания; трагические судьбы, обреченность перед мигом смерти, одиночество в холодной постели; королей и королев, страстное переплетение тел в едином порыве любви. Он видел себя еще ребенком, свою мать, совсем некрасивую женщину с несчастными глазами, но доброй улыбкой. Своего отца, жестоко человека с холодным сердцем. И школьных друзей, товарищей, первую девушку и собственные трагедии, заставляющие его ненавидеть всю Вселенную.
Но как теперь ненавидеть Вселенную, если видишь ее целиком? Маккой чувствовал, что свет, льющийся из осколка, пронизывал его целиком, и вместе с этим светом приходило осознание всего, что есть в мире ныне существующем, ранее существовавшим и будущим.
На Маккоя лились слезы вымученных вдов и матерей, его наполняло ликование выигранных битв, и он ощущал себя сразу в миллионах местах одновременно. В Маккое открылось множество сознаний, и он знал, что есть любовь, радость, страдания и боль. Он испытывал их миллиардами сердец и плакал от восхищения и содрогания.
Перед ним раскрывались тайные смыслы всех мертвых языков, он знал каждую руну на тотемах, каждый иероглиф на каменных стенах тысячелетних построек. Он видел настолько яркое небо, какое не могло нарисовать даже самое бурное воображение, а в некоторые секунды наступала мертвая тишина, которая душила холодными пальцами.
В какой-то момент вереница истории и видения других миров прекратились. Маккой с хрипом набрал полную грудь воздуха, да так жадно, будто никогда прежде не дышал.
Внутри него назревала буря столетий, и горячий ком вертелся в горле, как песчаная буря. Джим положил ладонь ему на плечо, надавил, заставляя опуститься в кресло. Осколок он убрал обратно в шкатулку, и Маккой смотрел на нее совершенно расфокусированным, потерянным взглядом. Мозг пульсировал в черепной коробке, как опухоль, пытаясь переварить увиденное.
– Как это… Как это! – то ли вопрос, то ли восклицание. Маккой поднял на Джима глаза.
Тот растягивал губы в улыбке сфинкса, словно готовился ответить ему загадкой.
– Теперь ты знаешь, - твердо сказал Джим, садясь в соседнее кресло. Его пальцы прижимали крышку ларца. В сказанных им словах Маккой прочитал облегчение; Джим подобно Атланту долгое время держал ни с чем не соизмеримую ношу на плечах, и вот теперь он смог ею поделиться. Только вот Маккой не понимал, радоваться ему или горевать. Он видел столько всего, теперь он знает слишком много.
Дождь хлестал в окно, улица расплывалась в серости осени, и вот что точно знал Маккой – он не сможет вернуться в реальность.
– Ты ведь прочитаешь мой рассказ? – спросил Джим с таким спокойствием, какого не познал даже Один, собираясь подвесить себя на ясене.
Маккой не знал, что ответить, поэтому лишь кивнул. Джим начал рыться в бумагах, лежащих на полу, рядом с его креслом. Он извлек из кипы старых журналов рукопись в кожаной обложке. Папка была узкой, листов в ней было мало и, к удивлению Маккоя, все они оказались пусты.
– На них же ничего не написано.
– Написано у нас в голове, – сразу же ответил Джим.
Маккой совершенно его не понимал. Зеркало открыло ему столько всего нового, показало другие миры, но Джим все равно остался загадкой.
– Напишем вместе, – даже не предложил, а сообщил Джим.
Маккой совершенно точно ничего не понимал.
– Мы можем путешествовать, – в глазах Джима пронесся лихорадочный огонь. – Райдо отведет нас, куда угодно.
Он показался Маккою естествоиспытателем эпохи Ренессанса, который жаждал новых открытий. Но вместе с жадным огнем познания в Джиме проскальзывало ужасное одиночество. Он устал быть один.
В этом Маккой был с ним схож.
– Я согласен, – ответил Маккой и сам этому подивился.
Ему, простому врачу без особых перспектив, да в другие миры! Это кажется безумием.
– Когда мы отправимся? – с предвкушением спросил Маккой, поднявшись с кресла. Усидеть было слишком трудно.
– Завтра, – Джим скопировал его действия.
Они стояли напротив друг друга, смотрели друг другу в глаза и видели больше, чем мог показать им Райдо.
– Мне что-то взять с собой? – заволновался Маккой.
– Не стоит, никакая вещь не сможет тебе пригодиться.
– И даже деньги?
– Они тем более.
– Тогда я возьму сигареты.
– Только сигареты.
Маккой кивнул.
Через десять минут он был у себя дома. Во снах он видел ржавый берег Индии и пышные оазисы Сахары.
***
В одном из миров они потерялись.
Маккой, понявший принципы мироздания, совсем не боялся нового времени и новых людей. В какой бы Вселенной он ни оказался, та примет его, как уставшего путника с дороги.
Маккой боялся того, что больше никогда не встретит Джима. Не сверкающий мегаполис будущего делал его одинокой собакой, а то, что он остался без Джима.
В какой-то момент шелка востока стянули их в единое существо, заставляя целоваться до жжения в легких. Где-то в Альпах им удалось осесть на неделю, и всю неделю они смотрели на горы через маленькое окошечко заброшенного дома. В совсем другом пространстве, где острова парили в воздухе, Маккой узнал, что любовь можно получить просто так, ни за что, и не задаривая при этом букетами «Из Прованса». Были они вместе по велению судьбы или по желанию Райдо – Маккой не знал, да ему, собственно, не было до этого дела. Главным осталось лишь то, что теперь Джима не было рядом.
Идя по незнакомой улице, которая облачена в стекло и сталь, Маккой чувствовал себя безруким, и в голову ему приходили странные мысли о том, что его грудная клетка вся раскурочена. Сердца нет, ничего нет.
Зеркало молчало.
***
Джима не было ни вчера, ни сегодня и не будет завтра. Маккой вставал, шел на работу, успешно маскировался под ликом другого мира. За время путешествий он отлично развил способность к мимикрии, и его нельзя было отличить от прогрессивного человека будущего или от древнего грека.
Ему часто снился Джим, и всегда об одном и том же: они вместе, рядом, то отдыхают в тени каштана, и Маккой чувствует тяжесть его головы на своем плече, то прогуливаются в садах Александра Македонского, и Маккой касается пальцами локтя Джима.
В мире, где Маккой оказался без Джима, есть Звездный флот, открытые космические пространства и бесконечные звездные дали. По вереницам путей, пересекающим туманности и парады астероидов, можно путешествовать бесконечно, пока тело не станет немощным и сухим, как заветренная корка апельсина.
Подобного мира, где бы сплетались солнечные системы под эгидой единого государства, Маккой еще не видел, и теперь его не оставляли мысли о том, что он может найти Джима на одной из далеких планет Федерации. Именно поэтому Маккой до белых пятен перед глазами смотрел на рекламную вывеску с бравыми кадетами из Академии Звездного флота.
Когда Маккой возвращался домой, то долго смотрел в зеркало, весящее в ванной. Он спрашивал так тихо, будто боялся получить ответ: «Райдо, это ведь все специально? Ты ничего не делаешь просто так».
Зеркало молчало. Оно показывало лишь действительность, а не пути в другие цивилизации. Но Маккою не нужно было получать ответ ни от Райдо, ни от зеркала, чтобы понять, что ему нужно сделать.
Его ждал Звездный флот.
***
Маккой понимал, что история сама себя отзеркаливает в миллиарде отражений, образуя бесконечно повторяющиеся сюжеты. Иначе как объяснить его потрепанный вид и сгоревший завтрак на тарелке в придорожном кафе? И предчувствие дождя, волнение стаи птиц, сломанный голо-светофор на другой стороне улицы.
Машин, благо, не так много, а жители Риверсайда лениво ползают под тенью домов. Пожалуй, такая размеренная жизнь подошла бы Маккою, но он впихивает в себя невкусную яичницу, придерживает ручки дорожной сумки и думает о том, что вскоре его желудок перемешается с мозгом из-за полета в шаттле. Но чего не сделаешь ради того, чтобы найти Джима?
Доев свой мерзкий завтрак, Маккой расплатился и вышел на улицу. Пахло пылью и приближающимся дождем. Люди плыли по дорогам, лениво зевая, а Маккой шел среди них и был одновременно похож на них, но в действительно же был совершенно другим созданием, которое знает бесчисленные секреты мироздания.
База Звездного флота вздымалась шпилем над пустырем риверсайдских степей. У Маккоя проверили документы и распределили на шаттл. Храбрясь перед лицом собственной аэрофобии, Маккой поднялся по трапу и оказался в стальном желудке шаттла. Проводница налетела на Маккоя фурией, кричала, чтобы он скорее занял свое место, а Маккой мог лишь только сглатывать вставший в горле ком.
Но стоять истуканом долго ему не пришлось, потому что неведомая сила, - или та, что было принято называть «Райдо», - заставила его повернуть голову. Среди новобранцев, опрятных, одетых по стандарту, сияла побитая морда Джима. Он смотрелся рядом с ними так же нелепо, как и со всеми остальными людьми до этого. Способ выделиться всегда находился у него интуитивно и бессознательно: не то странный зонт на плече, не то странный слог рассказа, не то сияющий взгляд, устремленный вверх.
Маккоя обдало жаром египетского солнца. Он осмелился подойти к Джиму лишь через несколько томительных минут. Опустившись рядом с ним, он постарался сделать вид, что вовсе не взволнован. А Джим лишь склонился к нему и тихо сказал:
– Райдо сделал так, чтобы мы никогда не расставались.

P.S. Райдо - руна движения, направления и путешествия.

для обзоров

[J]Саша Осенний.[/J] выкладывает фик с ЗФБ "Кстати о времени" (Маккой/Кирк, pg-13)

@темы: Star Trek, написал? теперь сожги!, mckirk