Я все думал, что вернусь сюда с триумфальным постом.
А опять ползу с тележкой говна. Я понял, что мне нужно место, куда я смогу стряхнуть такие нервные и рваные сейчас мысли.
В моей жизни поменялось очень многое. И в лучшую сторону. Аллилуйя епта.
Во-первых, у меня здоровые отношения с прекрасной девушкой, уже почти полгода мы живем вместе. Если бы вы только знали, как она чудесна -- не поверили бы. В ней сочетается все то, о чем я даже не смел мечтать: забота, тихая нежность, чувство юмора, самодостаточность. И много, много, много чего еще.
Во-вторых, я сменил работу, и это позволило мне вынырнуть из болота и хоть к чему-то идти.
В-третьих, я принимаю антидепрессанты и наблюдаюсь у психиатра. Это, конечно, дает мне силы на первые два пункта.
Но.
Я осознал для себя несколько страшных штук.
Я алкаш, и это блять не шутка. Из-за таблеток, само собой, я не пью, но мне хочется ПОСТОЯННО. Мне постоянно хочется ощутить туман, расслабленность, сладкую до блевоты надрывность, истеричность. Алкоголь, как оказалось, был для меня переключателем: он позволял мне не скрывать эмоции. Будто лом выкорчевывал смеситель, и все начинало хлестать.
Одно время я надеялся, что это пройдет. Но это не проходит. Я хочу вино, виски, ром каждый божий день. Я постоянно воспроизвожу в памяти все свои пьянки. В своей голове я постоянно лежу бухим на полу комнаты, смотрю на ловец снов, висящий на люстре, и кайфую от того, как все кружится, как же мне фантастически круто и на все поебать.
Следующая страшная штука.
У меня есть ровно три состояния: радость, злость и ровный похуй. Злости во мне больше всего остального. И все. Я больше ничего не чувствую. "Но у тебя же девушка, отношения, ты разве ее не любишь?", -- спросите вы. Люблю. У меня это в голове. Моя любовь к ней живет в моей голове, а не в эмоциях. Моя любовь рациональна, потому что я понимаю (заметьте, что именно понимаю, а не чувствую), что не хочу быть с кем-то другим. И мне радостно. Радость в моем случае -- это ебать, какие высокие показатели.
Еще одна страшная штука.
Стремление к саморазрушению -- это неотъемлемая часть меня. Моя бесконечная жажда алкоголя, мое извечное желание испортить себе жизнь, сломать все к чертовой матери -- это все я. Это не лечится, это не убивается таблетками, это не исчезает в любви. Это просто часть меня, и я учусь себя таковым принимать. У меня никогда не получится бросить тележку с говном, тележка с говном будет со мной всегда, и хоть ебнись.
Я никогда не буду полностью весел, беспечен и светел. Н и к о г д а. Мне жить с собой таким, и иногда мне честно этого не хочется.

---

дорогой, блять, дневник!
я пришел, чтобы сказать следующее:
чем дольше ты сидишь в фандоме, тем больше пейрингов ты шипперишь, хотя сначала казалось... хотя сначала казалось, что нет ничего лучше старбакса.


дело в том, что в какой-то момент я понял, что старбакс... ну он такой. понимаете, несколько идеализирован.
отношения Стива и Баки подразумевают полное доверие. ну такое, знаете, доверие, которое прилагается к комплекту двух хуев и никто не спрашивает "кто сверху"; тут не запаришься - они, как два идеально отточенных механизма, совпадают. невербально общаются, читают друг друга ДАЖЕ ПОСЛЕ ВСЕГО ШО БЫЛО. ты рыдаешь над фичками, ты смотришь фильмы, гифки, рыдаешь еще больше и в какой-то момент понимаешь - какие чудные принцесски в этом вашем сраном диснее.

хорошо, конечно, но если ты часто ешь булочки в сахарной пудре, в какой-то момент тебе хочется МЯСА.

ну и, в общем, как-то так вышло, что я зашипперила КЭПОСТАРК.
это было следствием долгих рефлексий и пиздостараданий, конечно.
в какой-то момент я поняла, что это как смотреть артхаус и рыдать в конце, ну или там что-то дарковое в стиле Финчера. а я дрочу на финчера
ну или смотреть на срущихся из-за не купленной колбасы соседей пашу и машу из третьего подъезда и понимать "вот она - жиза настоящая, пиздец, да что такое".
нихуяшечки тут не полюбишься без слов. они настолько неидеальны, что становятся отражением действительности.
И ВОТ Я ВИЖУ сука как наяву
как Тони страстно ебашит посуду на кухне, укоряет, всячески поддевает словом, демонстрирует ущемленную гордость, расправляет павлиний хвост и такой СТИВ ЕП ТВОЮ МАТЬ ТЫ НЕВЫНОСИМ СКОЛЬКО МОЖНО ДАЛЬШЕ СВОЕГО НОСА НЕ ВИДИШЬ Я ТЕБЕ И МАШИНУ И КВАРТИРУ И ЦАЦКУ КРАСИВУЮ ТЫ ЧТО СОВСЕМ ДУРАК
а Стив такой ДА ЧТО ЗНАЧИТ ЭТА ТВОЯ МАШИНА И КВАРТИРА ТЫ ШТО ХОЧЕШЬ ЧТОБЫ Я ЗАНЯЛСЯ С ТОБОЙ ЛЮБОВЬ ЗА ЭТО?
занялся любовью? думает Тони и продолжает НУ ВОТ ТАК ЭТО И РАБОТАЕТ НЕ ДЕЛАЙ ВИД ЧТО НЕ ВИДЕЛ ТЕХ КРАСНЫХ РОЗ НА ПОСТЕЛИ
и Стив НО ПОЧЕМУ ТЫ НЕ СКАЗАЛ СРАЗУ ЗАЧЕМ ВСЕ ЭТИ БЕСПОЛЕЗНЫЕ И НЕНУЖНЫЕ ВЕЩИ
и Тони ТО ЕСТЬ КВАРТИРА И МАШИНА НЕНУЖНЫЕ ВЕЩИ ГОСПОДЬ ДАЙ МНЕ СИЛ
и Стив ТОНИ МНЕ НУЖНА ОТ ТЕБЯ ТОЛЬКО ЛЮБОВЬ ЧТО ЗА РЕБЯЧЕСТВА ЗНАЛ Я ПАРНЕЙ КОТОРЫЕ ОБХОДИЛИСЬ БЕЗ ВСЕГО ЭТОЙ МИШУРЫ
и Тони СТИ.....
занавес, черный экран, страстное порево прямо на столе.
и только
где-то там в дали
умирает один
Осенний.

@темы: marvel

---

я тут открыл свой старый фик по старбаксу (привет, 2014), испытал такой безудержный стыд, что все закрыл, сжег ноут, вышел из квартиры, вышел из пространства, улетел на Марс и закопался в красных, мертвых песках.
выглядел максимально отрешено, словно меня ударили по голове кирпичом, я потерял сознание, но остался с открытыми глазами.
в общем.
я пришел себя погладить и сказать самому себе, что я пиздец прокачался в писюканье, и ваще я безмерно классный.
решил так: сам себя не похвалишь - никто не похвалит.
я и правда ощущаю то, насколько круче я стал писать, и насколько важно сказать это самому себе.
погладил себя по головушке. раскопался из красных марсианских песков и сел переписывать.
будет круто потом одновременно выложить старый вариант и новый.
ну и чтобы не было тухло, кину агрессивную мармеладку

@темы: написал? теперь сожги!, мармеладонька и сахарок

---

каждый раз, когда я думаю, что хуже уже быть не может, что все стекло раздроблено и занюхано еще в 2014 во время четвертого и пятого просмотра Зимнего в кинотеатре, а марвел в принципе не может уже больше ничего, потому что убил котейку дважды, а в остальное время просто трепал котейку за голову, находится ебаное днище, которое заставляет меня рыдать.
сколько можно хавать эту холодную, водянистую кашу и закусывать песком с перемолотыми в осколки ракушками?
посмотрев видео, понял, что мармеладонька ни разу блять не пожаловалась на свою откровенно хуевую, днищенскую, уебскую жизнь. ни разу блять Баки не сорвался, ни разу - по собственной воле, конечно - не натворил хуйни. все, сука, время, только защищается от срущихся павлинов с детскими травмами (кого папанька не любил, кого пацаны в переулках пиздели, кого сестра на средний палец натягивает). з а щ и щ а е т с я от этих мудоебов, метящих территорию.
мне срочно нужен фичок с полностью асексуальным Баки, но чтобы Стив вообще к нему не доебывался в этом плане, даже не мечтал, даже бы ноготочечком мизинца левой ноги не трогал, чтобы вместо слово "секс" говорил "авокадо", чтобы со своими стояками нахуй уебывал в закат и возвращался только с тонной херт-комфорта.
дайте мне уже что-нибудь, чтобы заглушить эту блядскую боль.

10.06.2018 в 23:30

Пишет  Loks:

vid: Lost In The Lapse | Bucky Barnes

And war is all you ever seen...

Виддер:  Loks
Название: Lost In The Lapse
Песня: Lapse
Исполнитель: Black Math
Предупреждения: нет
Категория: character study
Персонаж: Bucky Barnes
Саммари: "The horrors might never stop."
Ссылка: на моем дайри

@темы: marvel, мармеладонька и сахарок

---

последнюю неделю-две брожу по старбакс-фесту объедаюсь херт-комфортом, конечно и иногда встречаю перед исполнением оправдательную тираду автора, что он не уверен, насколько правильно нагуглил некоторые факты про США, не уверен, что правильно прописал пересечение границ между штатами, не уверен в топографии и т.д.
и тут я, как это часто бывает, подлетел на пукане со скоростью света.
нет, я отлично понимаю, почему авторы оправдываются. есть определенный сорт читателей - очень любят доебаться на пустом месте. обычно это происходит в таком ключе: "дорогой автор! вот вы тут написали, что ГГ1 и ГГ2 остановились в сети закусочных "Горячие крылышки". а вы вообще в курсе, что в Америке нет такого?" или: "дорогой автор! вот вы тут написали, что ГГ1 и ГГ2 из точки А двинулись в точку Б, ну вы хоть понимаете, что таких точек на карте нет?". подобная хуйня со стороны читашки-доебашки оправдывается тем, что ему нравятся достоверные детали/он сам там был/он там живет.
блять, окей.
щас я кое-что расскажу.
в 19 веке жил литературный критик Петр Андреевич Вяземский. он отвоевал в Отечественной войны 1812 года, и когда на старость лет прочитал только-только вышедшую эпопею "Война и мир", то впал в неистовство. раскритиковал все к чертовой матери, патамушто все было НИТАК!!!! старикана долго не могли успокоить, упорно объясняли ему, что суть творения Толстого не в том, чтобы передать исторические события, а всячески там показать человеческую трагедьку.
так к чему я это все - даже фичок, прости господи, это художественное пространство, которое является лишь отражением нашей действительности, а не ее копиркой. автор оставляет за собой право создавать любые детали, отражающие общий антураж определенной локации. например, автор пишет, что в штате Техас есть город Хайтаун, этого города может не быть на самом деле, и это блять нормально, потому что чувак пишет фик, а не малюет топографическую карту. вот если бы он назвал город Тагилом - вот тут уже можно пофэйспалмить. автор создал место в художественном пространстве, подходящее под определенную стилистику самого текста - и это, блять, нормально. автор пишет "они зашли перекусить в "Шоколатье" в конце своей прогулки по Парижу". этого "Шоколатье" в помине может и не быть, нет этого места, нету, но, тем не менее, кофейня хорошо вписывается в антураж Парижа, какие могут быть претензии? вот если бы автор написал "они зашли в шашлычную "У Армена" и прибухнули балтики после прогулки по Парижу", то тут да, тут явно есть, обо что сквикануться.
черт, я отлично понимаю больку авторов, которые объясняются перед текстом за якобы "ошибки" и "неточности", ибо у меня тоже были "критиканы", которые кричали, что "вот вы тут пишете, что поезд приехал условно в Бруклин. а вы знаете, что поезда туда шесть лет не ходят, я там живу, все видел!!!!" блять просто, нахуй иди, чувак, а я там не живу, скажи спасибо, что я не написал о поезде, который из Нью-Йорка проехал аккурат в Бутово.
авторы, миленькие мои, если у вас появляется вот такой вот задрочер, который там был и все видел, поезда не ходят уже шесть лет, а город такой вымер вообще 100500 лет назад, смело шлите его нахуй культурно, конечно, потому что вы имеете право в собственном художественном пространстве творить все, что душе угодно. я, конечно, не говорю о том, что задрачиваться не нужно совсем - конечно же нужно, чтобы, не дай божэ, не написать о бабке, торгующей квашеной капустой, на рынке в центре Берлина.
любите свое творчество и не позволяйте читашкам-ебанашкам необоснованно приебываться к тому, что вы делаете.

@темы: оффлайн., лично у меня это вызывает фэйспалм.

---

в соо по старбаксу разгорелись нешуточные страсти!
юзеры кричат, что нужно немедленно выпиливать фички, в которых Баки насилуют толпой
это вы еще в стартрек-фандоме не были, дорогие мои, вот там-то в каждом втором Кирка насилует всякая неведомая хуйня с щупальцами, с шестью руками, с пятью ногами, с тремя хвостами или просто какие-то левые мужики и даже отчим
типа это задевает их тонкую душевную организацию.
а мою душевную организацию задевает то, что во многих фичках по стивубаки Старк - третье колесо на этом поломанном, покореженным жизнью велосипеде Старк не только миллионер, плейбой, филантроп, так еще и семейный психолог. бедный мужик вынужден бороться с ебанизмом первого и второго, выправлять асексуальность Баки, а еще он часто становится невольным свидетелем неразрешенных эмоциональных конфликтов.
блять
нет ничего хуже абсурда и нелепости, скажу я вам.
у меня даже глаз дергается, когда повествование начинается от лица Старка.
или то, как Стив просит совета у Старка.
когда Старк вдруг сам начинает принимать активное участие в жизни Стива и Баки.
или Баки рассказывает о своей больке Старку.
сразу хочется убиться)))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))
ведь Старку абсолютно нечем заняться, у него нет проектов, командировок, он никогда не спит и в любой момент готов рассказывать Стиву об эрекции, объяснять, что это нормально, не плачь, с мужиками такое часто бывает
ВОТ ЧТО РАНИТ МЕНЯ БОЛЬШЕ ВСЕГО!
и еще потому, что подобная хуйня не указывается в шапке. ты читаешь, читаешь, и по щекам текут кровавые слезы. закрываешь на середине и плачешь еще минут 10, потому что потратил время зря, хотя надеялся на то, что тебе преподнесут любовь и страсть, и покореженный велосипед с ДВУМЯ колесами, наконец, покатится счастливо в закат
ну вот что за дискриминация сквиков! почему это насилие прописывается в шапку, а Старк - нет?
а теперь из иронии к прямому призыву - отъебитесь друг от друга и просто не читайте то, что вам не нравится. это смотрится так же нелепо, как если бы я начала требовать в соо выпилить весь контент, где упоминается Старк. по возможности я такое не читаю, и мне норм)

@темы: marvel, мармеладонька и сахарок

---

ребята! родненькие! хелп!

когда-то давно я читала фик по спайдипулу, где Дэдпул от большой любви вспорол себе живот и вывалил собственные кишочки на Питера
мб в фичке был какой-то сюжет, но это не точно
естественно, сие творение потеряно, и, если кто-то помнит/знает, кто писал и куда выкладывал, то поделитесь ссылкой, плиз

@темы: пч <3

---

о Кэпе в инфинитке.
когда Стив появился в кадре, я канешно адски полыхнула и крикнула "батя в здании, щас все решит".
ну а потом вообще был полных неадекват, меня свернуло в баранку и выблевало в стратосферу. вот примерно как-то так.
сейчас не могу понять, кинканул меня Стив или сквиканул, потому что поведение у чувака оч неоднозначное.
с одной стороны я увидел то, чего давно хотел - заебаного, надломленного мужика без маски "да нет, ребят, все нормально, я всего-то 70 лет во льдах пролежал, и все мои друзья умерли))))))))))))))))))))))))))))))))))))))". вот такой Стив - уже точно НЕ Капитан Америка - вызывает во мне совершенно лютый восторг. лоск сошел, сияние доблестной славы померкло, и заклепки на форме - в ржавчине. что-то в этом есть... отчаянное, жизненное, горькое, из серии - каждому герою свое время.
а потом его надломленность свелась к - "ну чо, повоюем".
опять потянул на себе ответственность за чужие жизни, опять решил, что может решать, кому умирать, а кому нет.
Вижн был готов пожертвовать собой, это было его решением, что, кстати, очень важно для него как формирующейся личности.
"мы не торгуем жизнями" - говорит Стив. да-да, Стив, конечно. не торгуешь, вот только решаешь, кому умирать, а кому - нет.
возможно, это оправдывается тем, что Стив предполагал, что Танос все равно до них доберется, все равно будет силен даже без камушка Важна. поэтому чего выпиливать любовь Ванды, все равно всем пизда. но опять же - Стив решил за других, умирать им или нет. вот ты, Вижн, не умрешь, а войско Ваканды и мои друзья - возможно. сквиково, очень сквиково.
складывается впечатление, что Стив живет только войной и именно на нее нарывается. хотя, может именно и хотели сказать сценаристы и режиссер.

гспди, не додали мне Кэпа, конечно, осталось слишком много "или-или"

@темы: marvel, мармеладонька и сахарок

---

разлагалась от тлена вчера на работе, поэтому решила принести с феста свои исполнения.
сорри нот сорри по 2к слов

пейринг: стив/баки
рейтинг: pg-13
заявка: Один день из жизни двух влюбленных друг в друга мужчин, учитывая предысторию. Можно с рейтингом, можно без. Раскладка не важна. Они. Просто. Любят. Друг друга.
Взгляды, жесты, улыбки, касания, обнимашки.
Утро начинается поздно, солнце уже стоит над соседним домом и заглядывает в окно. В тюле путаются блеклые лучи, над туркой поднимается слабый дымок вместе с запахом свежезаваренного кофе. Из тостера с щелчком выпрыгивают поджаренные ломтики хлеба.
По утрам Баки почти не улыбается. Он соня, любит поспать и не любит выбираться из-под теплого одеяла. Блуждает по маленькой кухне, как в трансе, лениво вынимает тосты вилочкой, чтобы не обжечь пальцы, и густо намазывает их арахисовой пастой и медом. Из старого приемника (Стив нашел его на блошином рынке) слышится тихий голос ведущего новостей.
Баки приоткрывает форточку, и теперь радио не разобрать – с улицы несется шум Бруклина.
— Раньше из пекарни пахло булочками с маком, помнишь? – спрашивает он. Не жалуется, а только вспоминает, как было раньше.
— Помню, – кивает Стив. Чуть наклоняется, целует в щеку, на что Баки хмурится, но быстро целует в ответ – тыкается губами в уголок рта. Даже такая мелочь делает Стива счастливым, в груди теплеет, будто он вместе с тостом проглотил солнечный луч.
Арахисовая паста чуть вяжет язык, и хочется пить. Стив почти залпом выпивает горячий кофе, а Баки сидит все еще в прострации – одновременно рядом и не рядом. Он медленно моргает и медленно откусывает тост. Наполовину спит, наполовину бодрствует. От него все еще пахнет сном и ночным сексом.
Пока Баки неспешно завтракает, Стив приносит таблетки: прозак и пиритинол. Баки с неохотой гремит желтыми флакончиками и запивает лекарства водой.
— Открой рот, – просит Стив.
Баки раздраженно толкает его в плечо, но слушается, размыкает губы и поднимает язык. Не хочет, чтобы Стив злился за не выпитые таблетки, ведь они «должны помочь» - во всяком случае так говорит доктор из дорогой клиники ЩИТа. Стив кивает, улыбается коротко и немного нервно. Ему не нравится роль надзирателя, но выхода нет – Баки из чистого упрямства иногда выплевывает таблетки.
В прошлый раз, когда он сливал лекарства в унитаз несколько дней подряд, его сильно триггернуло, и он переломал мебель в спальне, кричал и рыдал, сидя на обломках шкафа. Стив тогда еле его успокоил и привел в чувства, и теперь он совсем не хочет, чтобы подобное повторилось.
Баки передвигается бесшумно. Из кухни он ускользает в гостиную, где тщательно проглаживает одежду для прогулки – старые привычки. Стив знает, что потом Баки будет начищать обувь до блеска, даже несмотря на то, что обувь сейчас – это не сапоги из кожи, а удобные кроссы. Раньше Баки всегда следил за своими вещами, терпеть не мог пятна сажи на манжетах и пыль на пиджаках, считал это неприемлемым для джентльмена и уж тем более для солдата.
Стив не прерывает его ритуалов; вообще, ему нравится наблюдать. Он видит в его действиях одновременно и прошлое, и настоящее. Частички прошлой жизни – той жизни, которую можно назвать хорошей – просачиваются в их теперешнюю жизнь, и Стив цепляет их, чтобы хорошенько запомнить.
Кстати, Мисс Котл (психотерапевт Баки) говорит, что для реабилитации важно сохранять хорошие привычки и приобретать новые. У Стива нет причин ей не верить.
Они собираются на прогулку. У них есть одна важная цель, к которой они стремятся – поездка в метро. Еще два месяца назад Баки и близко не подходил к спуску в туннели. Темные переходы и гремящие поезда заставляют его вновь и вновь переживать ужасы войны, и иногда оживляют в памяти те миссии, которые он совершал до очередной перезагрузки. Сейчас Баки может купить билет и дойти до турникетов. В карманах его ветровки копятся неиспользованные проездные карточки.
Стив утешает, говорит, что еще через месяц они проедут целую одну станцию. Он гордится такими успехами, а Баки не любит, когда его поощряют, поэтому только недовольно хмурится.
— Надо придумать наказание, – посмеивается Стив, надевая ветровку. – За каждый раз, когда ты недовольно сводишь брови, я стану щелкать тебя по носу.
— Себе пощелкай, – огрызается Баки, влезая в чистые кроссовки. Но потом быстро целует Стива в висок, словно извиняясь, заботливо застегивает молнию его ветровки. – Там ветрено, дождь будет.
Стив кладет в рюкзак зонт.
Серые тучи заволакивают горизонт и медленно растекаются кляксой по небу. Наверное, дождь пойдет ближе к вечеру. Баки любит долго гулять. Выйдя на улицу, он глубоко тянет прохладный воздух и глубже надвигает козырек кепки, загораживаясь от солнца. Ранняя весна – хорошее время.
Мимо проезжают машины, шумят прохожие, и Стив сворачивает в сторону парка.
— Мы еще не пробовали в «Старбаксе» облепиховый чай. Пойдем? – предлагает Баки, смотря в свои заметки (он держит в айфоне меню «Старбакса», вычеркивает то, что не понравилось, отдельно помечает ту позицию, которая пришлась по вкусу Стиву).
Были ли вообще момента, когда Стив мог отказать? Стив не умеет говорить Баки «нет», и тот совершенно этим не пользуется.
Время движется к полудню, и все кафешки забивают клерки из близлежащих офисов. Ланч-тайм будет длиться еще два часа. Приходится выстоять очередь в «Старбаксе», Баки пока тыкается в телефон, пытается сфотографировать Стива.
— Хочу поставить тебя на заставку, – поясняет он и, наконец, улыбается. – Все влюбленные парочки ставят фотки друг друга на телефон.
Стив смеется немного неловко, уворачиваясь от камеры.
— Ну перестань! – возмущается Баки, поднимая телефон.
— Возьми фотографию из интернета, – шепчет Стив, чтобы не привлекать особого внимания.
— Те мне не нравится. На них ты ненастоящий.
Стив сдается, улыбается, и Баки делает фотографию, скорее ставит ее на заставку и еще хвастается, вертя экран у Стива перед носом.
— Теперь ты. – Он легонько толкает Стива в бок.
— А у меня уже стоит, смотри. – Стив демонстрирует экран своего айфона – в качестве обоев фотография надувающего шарик Баки.
— О, это же с празднования дня рождения дочери Клинта! – узнает Баки. Стив кивает.
Облепиховый чай оказывается странным. Стиву не нравится, а Баки в восторге, он любит все необычное и с интересом пробует авторскую кухню в ближайших к дому кафешках. Особенно ему нравится тыквенный крем-суп и кофе с халвой.
Они гуляют по парку несколько часов. Перекусывают стрит-фудом, Баки опять ругается, что Стив не умеет аккуратно есть, вот весь подбородок в кетчупе от хот-дога. Вытирает салфеткой, Стив послушно подставляет лицо.
В парке не очень людно, стоит сочный запах хвои и прелой земли. По озеру плавают утки, Баки крошит им припасенный заранее хлеб. Те призывно крякают и хлопают крыльями по воде, требуя добавки.
Баки делает много фотографий почти каждый день. Не для того, чтобы выкладывать их в сеть, а просто коллекционирует. Вечерами на ноутбуке сортирует их по папкам, подписывает число и часто пересматривает, говорит, что хочет сделать коллаж о том, как меняется со временем одно и тоже место.
— Я все удивляюсь тому, как быстро ты освоился в новом мире, – говорит Стив, перехватывая Баки за руку.
Ветер шумит в листве, становится пасмурно. Под кроссовками шуршат мелкие камушки.
— Я всегда был сообразительнее тебя, – острит Баки. Раньше он часто подкалывал Стива, по-доброму, конечно, и они долго после этого смеялись.
— Шутник, – вот и сейчас Стив смеется. – Прокатимся на метро?
Баки решительно кивает, ему важно преодолеть триггер, и как хорошо, что у него есть Стив, который его поддерживает. Они выходят из парка и почти сразу же спускаются в подземный переход. Баки подбирается – он никогда не подает виду, что ему страшно – прячет руки в карманах джинсовой куртки. Как и вчера он сам покупает через автомат проездную карточку, идет к турникетам. Стив следует за ним, но не теснится к его спине, чтобы не создавалось впечатление, словно он его подталкивает или принуждает.
Стив вообще внимательный к людям, Баки очень в нем это ценит. Еще он знает, что должен приложить карточку к сканеру и пройти дальше. Внизу, в этой черной глотке метро, разносится стук приезжающего поезда. Тудум-тудум – стучит, как огромное механическое сердце.
В подземной станции холоднее, чем на улице. Баки подается назад, и Стив стискивает его руку, уводит. Ветер бросается в лицо еще на ступеньках, ведущих из подземного тоннеля наружу. Баки отходит в сторону от потока людей – ему нужна минутка, чтобы отдышаться. Побледнел немного, думает Стив. Ему немедленно хочется предложить мороженое (любимое, с фундуком и черникой) и поцеловать Баки, успокоить, как ребенка. Но ведь каждый становится ребенком, когда смотрит в лицо своему страху. Стив молчит, потому что Баки терпеть не может, когда его утешают у всех на виду. Вот вечером можно будет купить ему сладкого – как же хорошо, что они в двадцать первом веке, и каждое кафе располагает выбором десертов, – и крепко обнять, прижимаясь щекой к макушке.
— Пойдем пешком до кинотеатра? – предлагает Стив. Не выдерживает стоять истуканом и берет Баки за локоть, отвлекая. – Там сейчас крутят фильмы с Каннского фестиваля.
— Фильмы без динамики и с длинными, умными диалогами? – спрашивает Баки сквозь зубы.
Сейчас его отпустит, и он сможет идти дальше.
Отсюда до кинотеатра – двадцать минут пешком неспешным шагом. Стив на ходу листает афишу с телефона, показывает Баки:
— «Лобстер». По описанию очень занудно.
— Это то, что мне сейчас нужно, – отвечает Баки, его губы слабо трогает улыбка.
Ветер становится сильнее, порывисто толкает в спину; солнце почти не показывается. Жутко не хочется, чтобы начался дождь.
— Но в следующий раз мы будем смотреть комедию, – добавляет Стив почти с ворчанием. Он не всегда понимает интеллектуальное кино, ему бы что попроще, и чтобы идея была ясна с первых же минут.
Зал кинотеатра оказывается практически пустым, поэтому Баки беззастенчиво шуршит попкорном и, не отрываясь, смотрит в экран. Стиву очень скучно, поэтому он лезет обниматься, на что Баки реагирует весьма красноречиво – показывает фак. Приходится отстать. Стив, вздыхая, разваливается в кресле и, кажется, засыпает.
— Стив, эй. Стив! – зовет Баки, дергая за руку.
Стив открывает глаза. В зале уже горит свет, сеанс закончился. Баки улыбается, убирая пустое ведерко из-под попкорна на соседнее кресло.
— Мне понравился фильм, а ты все проспал, – говорит он с укором.
— Я попытаюсь посмотреть его дома.
— Нет, не попытаешься. Кажется, тебе вообще не нравится Колин Фаррелл, – беззлобно улыбается Баки. – Поцелуй меня.
Стив просыпается окончательно и сразу же сгребает Баки в объятия – разве он может не послушаться? От губ Баки пахнет карамелью, поцелуй выходит сладким и из-за этого долгим.
— Давай возьмем лапши на ужин, – предлагает Баки, оторвавшись от Стива.
— Я только «за».
Стив пытается поцеловать еще раз, но Баки отодвигается от него и надевает кепку. На улице идет дождь, барабанит по крышам, и на асфальте скапливаются лужи. Баки хватает Стива за руку и тянет вперед, крича, что подъезжает их автобус. Они оказываются в теплом салоне, оплачивают проезд, и Баки опускается на сидение у окна.
Едут молча, потому что Баки дает послушать недавно вышедший альбом Адель. Стив делится наушником и читает новости, Баки увлеченно фотографирует запотевшие стекла. Очередной день подходит к концу. Еще один удивительный день.
Стив быстро печатает в заметках: «Я тебя люблю». Бруклин смазывается за побелевшими окнами автобуса и стеной дождя, Баки отвлекается от ловли бликов и читает послание. Раньше они часто перекидывались записками, когда не хотелось говорить, а если писать было нечем и не на чем, то брали газету и указывали на нужные слова в статьях, собирая предложения.
В ответ Баки заваливается на Стива, убирая собственный телефон в карман. Он терпеть не может говорить о своей привязанности, потому что он любит Стива так сильно, что никакие слова не способны этого передать. В мире столько языков – мертвых и живых – и ни в одном не найдется даже парочки звуков, чтобы передать все трепещущие чувства, которые испытывает Баки, смотря на Стива. Можно злиться на собственную слабость сколько угодно, но правда навсегда останется правдой – если бы не Стив, Баки давно был бы мертв. Может, и не физически, но головой – точно. Он любит и благодарит каждый день – чаще про себя, конечно, но есть у него чувство, что Стив умеет читать его мысли.
— Хочу побольше карри, – говорит Баки, стоя рядом со Стивом в Вок-кафе.
— Побольше карри, пожалуйста, – передает Стив девушке на кассе.
Та кивает и озвучивает счет.
— О, еще вафли с малиновым сиропом, – в последний момент добавляет Стив. Он же хотел купить сладкого. Баки рядом улыбается, ему хочется прижаться к спине Стива и ткнуться носом ему в загривок. Вместо этого он отходит к стенду с рекламными буклетами, чтобы не искушать себя.
Забрав заказ через десять минут, Стив открывает дверь, и Баки выскальзывает вперед. Их квартира недалеко, поэтому они пробегают под дождем без зонта. В лифте Баки отбирает у Стива пакет и заглядывает в него, сразу же улавливая запах малинового сиропа.
Уже дома Стив первым делом достает из холодильника апельсиновый сок.
— Мне колу, – просит Баки, проходя в гостиную. – Терпеть не могу апельсин!
Он раскладывает на журнальном стольнике коробки с лапшой и вафли. Стив садится рядом и включает телевизор.
— Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он, открывая свою коробку с лапшой. Баки отпивает немного колы и пожимает плечами:
— Как всегда хорошо. Только ноги гудят.
— Еще бы, мы находили девять с лишним миль, – Стив показывает телефон – на экране открыт шагомер с результатами прогулки.
Баки чуть ли от гордости не раздувается.
— Давай завтра одиннадцать пройдем?
— Это что, вызов? – посмеивается Стив.
— Испугался, здоровяк? – вторит ему Баки. В уголках его глаз собираются морщинки. Чуть влажные волосы завиваются на концах и достают почти до плеч.
— Уже весь дрожу! – Стив изображает испуг.
Улыбка Баки вдруг гаснет, он пытливо смотрит на Стива и неожиданно серьезно говорит:
— Я не хочу больше без тебя.
— Без меня что?
— Все.

пейринг: стив/баки
рейтинг: pg-13
заявка: Что-нибудь о том, как Стив и Баки вместе, но никто об этом не знает. Каминг-аут и реакция окружающих.
В армии ходит байка, что перед тем, как выйти в поле, солдаты должны познакомиться друг с другом, ну там – напиться в пабе и поделиться парочкой сокровенных историй. Но, увы, откровенность не всегда порождает доверие.
На самом-то деле, доверие появляется тогда, когда тебе от раза к разу прикрывают спину.
Баки никому не нравится – от него веет смертью и невосполнимой печалью. Каждому из мстителей становится неуютно рядом с ним, всем своим видом он навивает тоскливые воспоминания. Ко всему прочему, Баки почти не разговаривает, не отсвечивает лишний раз и не приходит на вечеринки. А если уж и появляется, то маячит рядом со Стивом – не то прячется за его спиной, не то закрывает вместо щита.
Но ни у кого, черт возьми, нет причин ему не доверять. Парадокс, не правда ли? Каждый из Мститель знает – Баки идеальный солдат. Сначала в этом убедилась Наташа: Баки несколько раз отбил пули металлической рукой, предназначенные для ее головы. Потом Клинт: Баки двумя точными выстрелами снял мудака, который подступил сбоку. Труднее всего было Сэму – он упирался и делал вид, что не замечает, как Баки буквально прочищает ему путь к цели. Но даже он сломался, потому что Баки на одном задании оттащил от него преступника, который прицелился ножом аккурат в живот.
Ну, а о том, как действует Стив в тандеме с Баки и вовсе говорить не стоит. Они двигаются, как единое целое, сохраняют баланс и четко понимают друг друга без слов. Отличные напарники – такие же, как Наташа с Клинтом. Чувствуют друг друга.
Да вот только никто не догадывался, что Стив и Баки не просто напарники, и Баки помогает каждому из команды не потому, что добрый. Нет, он не добрый – доброта умерла на фронте в прошлой жизни, выгорела, как последняя папироса. Остался долг и просьба Стива: "Они мои друзья, будь к ним внимательным». Баки может быть внимательным к другим только на задании, в горячей точке, где нужно убрать сомалийских пиратов или террористов, или наемников. Стиву большего не надо, он привык довольствоваться малым и не пристает с предложениями «посидеть всем вместе». Баки всегда говорит стандартное: «Нет», а далее причины, поясняющие отказ, всегда вариативны, что-то типа: «Я тупею рядом с ними» или «Не хочу провоцировать Сэма, у него руки чешутся меня убить». Стив смеется и перед уходом всегда целует в лоб.
Мстители не замечают их чувств – просто Баки отталкивает их. И, честно сказать, Баки этому рад, ему совершенно не хочется делиться с кем-то единением со Стивом, слишком привязан, слишком влюблен, чтобы выносить напоказ. И даже если у них есть проблемы, он будет сотню раз извиняться перед Стивом (даже если не виноват), чем пойдет к кому-то выговариваться.
Он болезненно привязан и боится это кому-то показать – вдруг отнимут? Сам Стив относится ко всему проще, он не распространяется, но вроде бы и не скрывает. Если у него спрашивает Сэм или Наташа: «У тебя есть кто-то сейчас?», он отвечает просто, пожимая плечами: «Да».
Но наступает момент, когда после утвердительного ответа следует развитие диалога.
Гостиная в Башне Старка, на столе, помимо бутылок вина, пива и виски, разложена настольная игра. Мстители отдыхают, вроде как пытаются быть чуть менее супергероями и чуть более людьми.
— И как ее зовут? – начинается штурм из вопросов. Все выпили настолько, чтобы начать откровенно обсуждать личную жизнь.
У Сэма особенно сильно сверкают глаза, и только Тони отстранен, потому что набирает сообщение в планшете. Пишет Пеппер – у нее задерживается вылет.
— Его, – поправляет Стив. С чего ему врать?
Откровенность и честность мстители ценят. Наташа ставит бутылку пива на столик.
— И как его зовут? – на ее губах почти не осталось помады.
— Джеймс, – как ни в чем не бывало отвечает Стив. – Я думал, вы знаете.
То, что Джеймс – это Баки, никто не сопоставил, даже самый проницательный Брюс. Никто же не любит Баки. Впрочем, разговор угасает, потому что Тони просит Джарвиса связаться с диспетчером аэропорта, а потом десять минут завуалировано и тонко оскорбляет двух пилотов самолета. Частная аэролиния, а творится полный беспредел! Он им не задержку вылетов не платит.
Тему о «таинственном Джеймсе» никто больше не затрагивает. Мстители удовлетворены, что у Стива кто-то есть – не важно, кто именно: хоть Люси, хоть Мэри, хоть Джеймс. Хорошо, что он вообще с кем-то встречается. Он это заслужил.
Вернувшись домой, в небольшую бруклинскую квартиру, Стив говорит Баки, что он вроде о них рассказал. Из круглых колонок, подключенных к айподу, доносится скрипка. Баки не отрывается от книги, только сильнее сжимает корешок. Ему кажется, что от него отрезали кусок счастья.
— Подумал, что так тебе будет проще с ними подружиться, – извиняется Стив. Скрипка берет более высокие ноты и на пике переплетается с духовыми и пианино.
Стив убавляет звук и опускается рядом с Баки, он кажется ему растерянным и уязвимым. Нет, точно не стоило ничего говорить, Баки слишком дорожит своими чувствами, а Стив без его ведома рассказал об их отношениях.
— Мне не будет проще, Стив, – огрызается Баки и толкает Стива в бок – прочь от себя, подальше, чтобы перестал нависать скалой. Иногда ему даже завидно, что Стив легче осваивается в новом мире – он открыт ему. Баки пока так не может, пока его удовлетворяет только одна вещь – Америка стала более свободомыслящей, расизм и гомофобию порицают, ну или делают вид, что порицают, типа эта херня сейчас не в моде.
— Ладно, – примирительно кивает Стив. Баки закрывает книгу, говорит:
— Мне тебя достаточно, понимаешь? – а потом тянется руками, чтобы вцепиться, притянуть ближе к себе, утонуть и довольствоваться тем, что у него, на самом деле, есть столь многое – Стив.
Баки жмется к его губам своими, цепляясь металлическими пальцами за ремень брюк. Брюк! Как же Стив старомоден – никак не сменит рубашки и брюки на нормальную, удобную одежду. Нет, в чем-то Баки его определенно опережает – ему нравятся джинсы и толстовки. И кепки. Кепки – это круто.
Больше Стив о своих отношениях ни с кем не говорит.
***
Правда всплывает совершенно нелепым образом.
Мстители накрывают крупную партию контрабандного оружия. Головорезы, которые ее охраняют, вооружены хорошо и до зубов.
Ублюдки обосновались на заброшенном заводе недалеко от порта Салфер, Луизиана. Место отвратительное, болотистое, и дышать первые несколько минут трудно из-за высокой влажности. Оружие хранится в цоколе, в деревянных коробках, охранники бродят кругами, как шакалы. Сами по себе они не такие уж и профи, в отчете им присваивается второй уровень опасности, поэтому на задание прибыли не все мстители – Клинт, Наташа, Стив, Баки и небольшой отряд спецназа из шести человек, один из которых пилот.
И вроде бы осложнений возникнуть не должно – да Мстители каждую неделю пресекают поставку оружия и наркотиков и накрывают крупные преступные группировки. Но в этот раз просто не везет. Нелепица какая – один охранник додумывается швырнуть в Баки электромагнитную бомбу. Небольшой шар прилипает к его металлической руке – сильный разряд, и Баки выведен из строя, как игрушка с севшей батарейкой. Вся левая часть нанизывается на боль; ток моментально парализует систему и скользит дальше – электричеством по проводам и схемам в живое тело, а там, помимо скрученных нервов и мышц, наступает эффект фантома. Баки, трясясь, падает на холодный бетон, и весь мир перед его глазами превращается в дымку. Все серое, мутное, на лицо словно снег ложится – фантомная боль разбередила ошметки воспоминаний.
Стив несется так быстро, что оказывается рядом за несколько секунду и сразу же сбивает щитом накрепко прилипший к руке Баки шар-бомбу. Проводки под металлическими пластинами искрят, а Баки мелко трясется в судороге. У него заваливаются глаза, и он дышит через раз. Рядом возникает Наташа, говорит в микрофон:
— Барнс ранен, уходим.
Джет идет на посадку, расчерчивая облака металлическими крыльями. Клинт со спецназом добивает остаток контрабандистов.
Стив держит Баки за руки, а Наташа – за ноги. Вокруг кружатся голоса, но Стив совершенно не способен их разобрать. На его щеке судорожное дыхание Баки – с хрипом, словно скребут ногтем по наждачке. Стив быстро расстегивает на нем жилет по швам, чтобы избавить от лишнего давления экипировки. Грудь Баки ходит под вздохами, грудная клетка расширяется, уменьшается и… дыхания нет. Наташа ориентируется быстрее – сразу же делает непрямой массаж сердца. Из расстегнутого ворота жилета выскальзывает обручальное кольцо на кожаной веревке, гладкое, тонкое, самое простое. Наташа замечает – ну естественно, – скрещенными руками давит на грудь.
У Баки глаза совсем заледенели, кажутся гладью чистого озера, неподвижного, тихого. Стив мало что понимает, только смотрит, как Наташа методично, упорно давит на грудь. Его переключает только тогда, когда Баки делает вдох, и с его глаз сходит ледяная корка. Стив сразу хватает его за локоть, смотрит, что есть сил, будто поглотить хочет.
— Бак, Баки, – шепчет онемевшими от ужаса губами.
Наташа устало присаживается рядом, опускает голову, прячет лицо за копной рыжих волос. С истребителя выносят носилки, Баки перекладывают на них и уносят в металлическое нутро. Золотое кольцо болтается у уха, и Стив бережно заправляет его за ворот.
Никто не говорит, каждому стыдно, что Баки подставился – из-за них подставился. Мстители настолько привыкли, что Баки всегда у спины – прикрывает, закрывает собой их слабые места, что забыли о том, что он тоже иногда нуждается в помощи. Терновый венок мученика слишком глубоко впился ему в голову.
Джет рассекает облака, в кабине темно. Баки все смотрит на Стива, моргая медленно и слабо, будто вот-вот упадет в сон.
В клинике, спонсируемой Старком, уже все готово к их прилету, Баки увозят на каталке в отделение. Мстители сидят в холле, ждут, и всем, как одному, тошно. Иногда проходят медсестры и врачи, время тянется. Наташа разрезает тишину вопросов:
— Кольцо. У него жена была?
До Стива ее слова доходят медленно, и слышит он их глухо, будто у него уши ватой набиты. Он отвечает не сразу – Наташа уже успела потерять ниточку разговора, – и совершенно непонятно:
— Почему была?
Клинт бездумно смотрит в свой стаканчик с водой, Наташа стискивает челюсть. Больше никаких вопросов не следует.
Через час приходит врач – женщина средних лет в бледно-салатовой форме. Она скромно улыбается и опускает взгляд на электронную медицинскую карточку.
— Мистер Барнс. – Стив вскакивает, услышав имя, врач быстро оглядывает его. – Состояние стабильное. Посещение разрешено только семье. Муж здесь?
— Я здесь, – немедленно говорит Стив, словно отчитывается.
— Вижу электронную копию документов, – говорит врач.
За спиной раздается сдавленный и нервный смех Наташи, Клинт только хмыкает:
— Сэм тебя убьет за то, что ты его в шаферы не позвал.
— Я… мы… – теряется Стив. Он все еще в шоке от произошедшего, и, если честно, ему наплевать на недоумение, вопросы и шутки. Сейчас для него вообще ничего не имеет значения – только Баки. Баки, которого он чуть не потерял. Опять.
— Идемте, мистер Роджерс, я провожу вас до палаты, – приглашает врач.
На Клинта и Наташу Стив даже не оборачивается.
В просторной, одиночной палате приглушен свет. Баки спит, бионическую руку ему сняли, и теперь он больше походит на калеку. Стив опускается на стул рядом, врач что-то говорит, и Стив постыдно ее не понимает – что-то про диагноз, лечение. У Баки крепко сомкнуты глаза, и даже ресницы не дрожат, но он живой. Мир с его звуками и красками проходит мимо Стива. Врач выходит из палаты, а Стив откидывается на спинку кресла. Баки облеплен датчиками, в вене иглы от капельницы, мерно пикает пульс.
Из транса Стив выходит через час, уходит в ванную, чтобы смыть с себя пот и грязь, выпивает третий стаканчик кофе из автомата. Баки приходит в себя и первым делом дергается к Стиву, но Стив кладет ладонь ему на грудь, а потом поднимается со стула, становится ближе, осторожно касается пальцами лица. Глаза у Баки горят, губы бледные, сжатые – ему страшно.
— Тихо. Тихо, Баки, я здесь. Все хорошо, – успокаивает он. Баки отворачивает голову, смотрит на безрукое левое плечо и выдыхает сквозь сжатые зубы.
— Черт, – со злобой говорит он. – Я теперь бесполезен для твоих друзей.
Стиву сначала кажется, что он ослышался, ну или Баки шутит.
— Может быть, – вздыхает он. – Но для меня – нет.
Баки щекой жмется к ладони Стива, весь сжимается, и словно хочет заплакать. Стив прижимается к его виску губами и просит успокоиться.
Эпилог.
— Свадьба, значит? И я не был шафером? – у Сэма вздувается вена на виске, он гневно складывается руки на груди. – Вот такой я друг для тебя да?
Стиву стыдно и неловко, и он честно пытается объясниться:
— Мы не хотели это никак освещать. Да и вообще…
— Я не стал шафером у лучшего друга! Это было важно для меня!
Баки не выдерживает – встает с дивана и уходит в другую комнату, бросив напоследок: «Какие же вы придурки, заморозьте меня кто-нибудь обратно».
— Тони тоже обижен! – раскатисто добавляет Сэм. – Он сказал, что хотел бы посмотреть на то, как Баки бросает букет!
— Не было букета! – кричит Баки.
И Стив смеется. Искренне.

@темы: написал? теперь сожги!, мармеладонька и сахарок

---

об инфинитке. мб спойлерно, поэтому под кат.
сначала думала, что тонна флаффных фичков залечит мои раны, но нет.
я раздавлен.
нахуя десять лет фильмы смотрел, когда все такое - пуф, и нет ничего.
больно. тупо больно.

---

вчера бухала со своими девами с работки. после определенной дозы, как это часто бывает, включился режим интеллектуала.
начали перетирать за жизу. в какой-то момент я не выдержала тщетности бытия (ну там всяких жизотерок, проблемок, политоты, навального и т.п.) и закричала:
- ТОСТ НАХУЙ ТОСТ ИДЕМ В ПЯТНИЦУ НА МСТИТЕЛЕЙ И ДАЙТЕ МНЕ СИЛ НЕ ПОДОХНУТЬ ТАМ ОТ ПРЕКРАСНОГО1!!!!!!111
потом я еще полчаса заебывала барышень своим дрочем на стивобаки.
а сегодня пересмотрела винтерсолджера и ну как бы ээээээээ ))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))
мое литсо уже час такое:


хотела пошутить про то, что посмотрела прекрасную драму про любовь, но вместо этого рыдаю ебаниной.
С.Л.И.Ш.К.О.М.

@темы: мармеладонька и сахарок

---

еще немного о том, что я слоупок


как известно, скоро выходит Война без конечностей господи сосенний ты такой шутник бесконечности, и только ВЧЕРА до меня дошло, что это значит.
БАКИ
баки блять баки за что баки баки баки КЭП
я снова увижу их любовь, за что мне все это


слишком сифонит любовью
риали, марвел не создаст ничего лучше этого.
пойду пересматривать всего кэпа и рыдать

@темы: мармеладонька и сахарок

---

начал за здравие, кончил за упокой - гспди как это про меня
категорически не умею писать эпопеи и экшены, зато горжусь тем, что у меня хорошо получается прописывать повседневные и бытовые сцены.
так вот о чем речь: я тут посдувал с себя старческий песочек и, как в давней молодости, решил зафигачить НЦу! настоящую нцу, где горячие мужики шпехаются во всевозможных позах, а я попутно рыдаю от любви.
открыл документ, начал писать.
.
.
.
очнулся через 5к слов, прописывая житье-бытье калленодориана, типа кто пол моет, а кто занавески стирает ШУТКА нет


сука гспди тут ничего не исправишь
ЖГИ

@темы: dragon age: пройди стотыщ раз и не жалей ни о чем

---

Мое тотемное животное - слоупок. Вечно я горю тогда, когда другие отгорели.
Почти каждый раз прихожу на пепелище и такая БЛЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ ОПЯТЬ ОПИЗДАЛА
И весь фандом такой: "да мы уже все", и я умираю одна, обжираясь контентом (((((((

@темы: dragon age: пройди стотыщ раз и не жалей ни о чем

---

в твиттере увидела картиночку про Каллена, мой хохот был неудержим.

©

так к чему я это все? просто несу еще один фичок.
он нравится мне меньше предыдущего

название: иллюзии возврату и обмену не подлежат
бета:  Ernst Wolff
пейринг: ха-ха-ха. Каллен/Дориан, фоном Максвелл/Солас
размер: 10310
жанр: юст, херткомфорт, романс, всякий там магический реализм
рейтинг: R
краткое содержание: многое в Скайхолде не то, чем кажется на первый взгляд.
предупреждение: отвечаю, сначала будет нихуя не понятно.

Затем что в этом мире каждый,
Живя, лишь спит и видит сон.
Быть может ты лишь спишь и грезишь,
Хотя неспящим зришь себя.
Педро Кальдерон де ла Барка, "Жизнь есть сон"

Когда-то Дориан был влюблен горячо и сильно. Его звали Торри, и его желали многие. Он не был магом, но определенно обладал магией. У Торри — настоящего его имени никто не знал — была редкая способность гореть и влюблять в себя глупых мотыльков.
Дориана брала горячка, лихорадка, он даже немного страдал, и его импульсивность фонтанировала с еще большей силой. От своей любви он был порывист и крайне деятелен: с утра и до вечера корпел над древними фолиантами, а под покровом ночи бежал в таверну «Золотой лебедь», где работал Торри.
Видит сама Андрасте, юноша танцевал так, словно каждый раз приносил себя в жертву древним богам. О нем ходило много слухов: «Да он беглый раб!», «Нет, он не беглый раб, он просто раб, и хозяин заставляет его танцевать всем на потеху», «Он свободный человек!», «В его роду были эльфы!», «Да его отец сам Создатель!». Дориан понятия не имел, что из этого всего правда, а что вымысел. Да и ему было наплевать. Он верил только своим глазам и ушам, а его глаза видели невероятно красивого Торри, а уши слышали его чарующий голос.
Дориану тогда хотелось, чтобы Торри танцевал только для него, но Торри танцевал для всех и каждого, купался в лучах обожания, словно питался одной только страстью. Он впитывал восхищенные взгляды, прислушивался к молитвам в свою честь, доводил до экстаза плавным взмахом руки и движением бедра. Зрителей часто трясло, кто-то осыпал его золотой пылью, а кто-то даже плакал.
Тогда Дориан не осознавал, что был в массе потерявших голову фанатиков. Он не понимал, что был прихожанином в храм под названием «Золотой лебедь», где танцевал самый красивый бог похоти и утех. Сливаясь с прочей толпой жаждущих внимания Торри, Дориан мечтал оказаться с ним в одной постели, обладать им, заглотить всю красоту его гибкого тела.
В какую-то из ночей мечта Дориана сбылась. Торри поманил его за собой, и золотые браслеты на его руках дрожали, а шелк лизал пламенем его стройные ноги и бедра. Дориан чуть не сошел с ума — демон наконец выбрал его. Он шел к его постели полностью одурманенный и даже не понимал, что является сотой, тысячной жертвой Торри. Торри хотел испить его любви, осушить до дна, выдрать мольбы и стоны восхищения, а после отторгнуть, как омертвевшую кожу.
Дориан зашел в его усыпанные цветами покои, медленно плелся к постели, не отрывая глаз от Торри, а тот вытянулся на подушках и застыл. Его танец оборвался, хотя губы все еще шептали просьбы подойти. Дориан не двигался с места, просто смотрел, как у Торри меняется взгляд — сначала томность, затем удивление, а после злость.
Должно быть, остатки здравого смысла перебили крик яростного желания. Дориан скинул с себя поволоку и видел перед собой уже не бога, а обычного юношу. С его кожи сходила хна и ароматное масло, являя свету болезненную сыпь, под глазами размазалась тушь, а губы, дрогнувшие в оскале, потрескались.
Дориан поспешил убраться: демон потерял обличие прекрасного юноши. С того дня прошло уже восемь лет, а Дориана по-прежнему бросает в дрожь от воспоминаний. Как позорно он обманывал себя, желал бушующей красоты тела и даже не осознавал, что его пытаются безобразно обдурить.
За восемь лет Дориан поумнел и научился различать подделку от настоящего драгоценного камня, но вот осталась в нем эта дурацкая черта — беспамятно влюбляться.
Стоит начать с того, что у Каллена не было ни шарма, ни обаяния, ни элементарного умения флиртовать. Он больше напоминал полено в доспехах, чем нормального человека. А потом Дориан узнал, что Каллен несет бремя тяжелее набитого рабами воза. Когда некоторые секреты раскрылись, Дориан понял, почему Каллен такой отстраненный и тугодумный в сердечных делах.
И тем не менее, стоило Дориану увидеть Каллена, как его душа накрепко переплеталась с пробудившимися чувствами, а желудок — сжимался в болезненный комок. И как хорошо, что Дориан имел достаточно самообладания, чтобы ни один мускул на его лице не дрогнул, а взгляд оставался все таким же высокомерным.

***

На Максвелла с каждым днем становилось все труднее смотреть, не испытывая при этом жалости. Он осунулся, сгорбился и постарел лет на десять. В каштановые волосы вплелась седина, глаза ввалились и потемнели, и тому виной не просто нехватка сна. В нем что-то сломалось после Тени, и теперь он стал совсем другим человеком — более нервным и от того жестоким.
Дориан помнит, как еще несколько месяцев назад Максвелл не уставал шутить. Про него можно было точно сказать, что он радушный, сострадающий, к тому же — весельчак. После трагедии в Убежище к нему тянулись поглощенные горем и страхом люди и эльфы, и каждый получал внимание и возможность встретиться с пониманием, поддержкой. Максвелл никому не отказывал, и пелена тяжких потерь уже не с такой сокрушительной силой терзала беженцев и пилигримов.
Но того Максвелла больше нет — это Дориан знал точно. Можно было подумать, что в Тени к нему подсел демон, но каждого «везунчика», оказавшегося физически за чертой Завесы, проверила целая толпа магов, чтобы исключить одержимость. Нет, никакой Гнев или Зависть не соблазнили Максвелла в Тени, но собой он больше не был.
Все свободное время он теперь проводил в собственных покоях, без приглашения пуская только Соласа. У каждого на этот счет было свое мнение — и, как всегда, оно было совершенно разным, начиная от слухов о любовной связи, заканчивая обрядами магии крови. Дориан же точно знал, что весь Скайхолд покрыт тайнами, у каждого его жителя есть тайны, даже у ребенка есть тайны, да даже дворняга, трущаяся у таверны, точно что-то скрывает. И лучше не вдаваться в детали, чтобы ненароком не показать, что и у тебя тоже есть парочка секретов.
— Хочу кое-что тебе рассказать, — хрипло сказал Максвелл, сидя в кресле. Его бил озноб, поэтому он кутался в одеяло из овчины.
Дориан не ожидал приглашения от Максвелла, но был уверен, что разговор будет серьезным. Он подошел ближе, но садиться не стал. Беседа не будет долгой — у Максвелла нет особых сил изливаться соловьем несколько часов подряд, как это делает Жозефина.
— Я внимательно слушаю тебя.
— Это не моя идея, если быть честным, — прохрипел Максвелл, немного поворочавшись в своей хламиде. В слабых отблесках свечей и огня его фигура напоминала огромного филина, сидящего на ветке.
— Надеюсь, это не очередная чушь, которую распространяет мать Жизель, — усмехнулся Дориан.
Максвелл слабо дернул ртом в полуулыбке.
— Недавно Каллен сообщил мне и Кассандре, что перестал принимать лириум. — Он набрал в легкие побольше воздуха. — Кассандра обеспокоена его состоянием и предложила отправить к нему мага, который знает хоть немного врачевания.
У Дориана дернулись, кажется, все нервы, но виду он не подал.
— Мне лестно, что ты просишь именно меня, но не забывай, что в твоем арсенале целая башня талантливых магов. И каждый из них готов целовать тебе руки.
Дориан ни за что не посмел бы отказать, но и слишком быстрое согласие выдало бы его влюбленность. Максвелл поднял на него темный, тяжелый взгляд.
— Я не прошу, я приказываю, — отрезал он и слишком резко отвернул голову.
— Мадам Вивьен гораздо лучше меня знает лечебную магию. Да кто угодно в Скайхолде владеет ею лучше меня!
— Дориан! — резко выкрикнул Максвелл, дернувшись из своего покрывала, будто расправил крылья и слетел с ветки. — Хоть раз в жизни закрой рот и слушай меня внимательно: если я что-то приказываю, ты это делаешь. Неужели ты думаешь, что если бы была возможность позвать кого-то другого, я бы этого не сделал? Вивьен не должна об этом знать, потому что сразу посчитает, что Инквизиция слабеет, что ее армией управляет непригодный человек. — Максвелл не успокаивался, его голос звучал громче барабанов. — Не должны знать и другие маги. Не должен знать вообще никто! Только я, ты и Кассандра, это тебе ясно?
Гордость Дориана была, конечно, задета, но он смолчал. Да и голова оказалась полностью забита мыслями о Каллене, о его состоянии, а не о сорвавшемся Максвелле. Он лишь позволил себе небольшую колкость:
— А Солас?
Лицо Максвелла перекосило от злости — своим он терпеть не мог делиться. Дориан ухмыльнулся и поспешил удалиться, чтобы не разгневать великого Инквизитора еще больше.

***

С одной стороны, Дориану было лестно, что Максвелл обратился именно к нему, а не заслал своего любимого Соласа, с другой, более объективной точки зрения — зря, очень зря Солас не был послан Каллену на помощь. С лечебной магией у Дориана всегда были напряженные отношения, и ему было тяжело осознавать, что толку от него будет ноль, ничем он Каллену не поможет, а сможет только компресс на лбу поправлять.
Но что тут скажешь? Трудности никогда не пугали Дориана.
Прежде чем пойти к Каллену, ему потребовалось несколько часов, чтобы составить дальнейший план действий. В конце концов, он не мог просто так заявиться к командиру армии Инквизиции со словами: «Здравствуй! Я пришел тебе помочь!». После такого эпичного появления в Дориана точно полетит ваза, книга или, чего хуже, меч.
Каллен вряд ли будет рад, что к нему прислали тевинтерского мага. Ладно, будем честны — он никакому магу не обрадуется. Дориан сначала думал поговорить с Кассандрой, чтобы выяснить, насколько с Калленом все плохо, но та уехала по неотложным делам в Вал Руайо вместе с Жозефиной, поэтому пришлось продумывать стратегию самому. Для начала Дориан пробежался глазами по трактатам о влиянии лириума на обычного человека, затем пролистал парочку фолиантов, рассказывающих о храмовниках, и перечитал главы о лечебной магии.
Периодически Дориан начинал волноваться, представляя, как сильно страдает Каллен, что к нему нужно бежать немедленно, но каждый раз он говорил себе, что если придет сейчас, то ничем не сможет ему помочь.
Дориан прицепил к ремню мешочки с травами и направился в Восточную башню Каллена. Была ночь, на стене по периметру горели факелы, из таверны неслась музыка и пьяные голоса. Дориан закрывал лицо капюшоном, чтобы возможный случайный прохожий его не узнал. Он чувствовал себя вором и из-за этого крайне раздражался.
«Каллен, ну почему с тобой все так сложно? Чего тебе дальше лириум не принимается?» — с досадой подумал Дориан, пытаясь самому себе показаться крайне циничным и ни капельки не влюбленным. Вести Игру с самим собой — что за прелесть?
Поднявшись к двери Восточной башни, Дориан занервничал и сам себя отругал. Что он как неопытный мальчишка? У него здесь важное дело, и никто его не остановит! В порыве нахлынувшей смелости Дориан дернул дверь. Закрыто — как предсказуемо. Осмотревшись, Дориан достал отмычки (ими с ним щедро поделился Варрик, как и некоторыми секретами взлома). Вот-вот должен был грянуть патруль, поэтому пришлось поторопиться.
Замок поддался легко — сам по себе он был слабый и закрыт только на один оборот ключа. Дориан с тихим ликованием открыл дверь. В комнате было тихо, темно и холодно. Камин не грел, в нем еле-еле полыхали на сквозняке тлеющие угли. Дориан сделал шаг в темноту и различил тяжелое дыхание, доносящееся из дальнего угла комнаты. Вздохи были хриплыми, натужными и будто застревали в горле.
Дориан сначала зажег несколько свечей, затем подкинул в камин сухой бересты и дров, чтобы огонь вновь разгорелся на углях. В комнате царил хаос: шкаф был свален, всюду валялись книги, стол сдвинут, длинная ширма, отделяющая рабочую зону от спальной, оказалось переломанной чуть ли не на хворост. Сам Каллен спал, сидя в кресле, из уголка его рта стекала ниточка слюна. Он дернулся и застонал, а Дориан постарался сохранить хладнокровие.
«Сначала дать воды, затем переложить и сделать компресс», — сам себе сказал Дориан. Ноги у него оказались ватными, и он опять на себя разозлился. Ну что за излишняя впечатлительность? Почему так трудно действовать четко и уверенно?
Просто… На Каллена трудно смотреть. Особенно Дориану. Особенно сейчас. Он приложил максимум усилий, чтобы подавить в себе все всполохи ненужных сейчас чувств и сделать шаг вперед. Хладнокровие постепенно заволокло мешающее волнение, и Дориану стало проще смотреть на сложившуюся ситуацию.
В комнате становилось теплее, в камине стрекотал огонь. Дориан налил воды в кружку, провел ладонью Каленну от горящего лба до макушки и оставил ее на затылке.
— Сделай маленький глоток, прошу. Я знаю, тебя мучает жажда, — прошептал Дориан, а Каллен, словно затравленный пес, дернулся прочь. Его глаза забегали под сомкнутыми веками. Каллен силился проснуться, но агония тянула его обратно в темноту. Дориан вновь попросил, и огонь в камине вспыхнул ярче, проглатывая сухие поленья целиком. Каллен проснулся, но сбросить с себя пелену из боли и страданий до конца не смог. Он бездумно шарил взглядом вокруг и не совсем понимал, что происходит.
У Дориана кольнуло под ребрами, но он упорно поднес кружку к потрескавшимся губам Каллена. Вода потекла по его заросшему щетиной подбородку, кадык заходил под кожей на горле — Каллен все же сделал несколько глотков.
— Ну почему ты такой глупый? — не выдержал Дориан. Каллен его не понимал — вот и хорошо. — Почему ты сам не попросил помощи? Думаешь, что ты невероятно сильный и отважный? Ты — человек, Каллен, всего лишь человек! Тебе надо брать с Инквизитора пример. Максвелл хорошо устроился, нашел себе эльфа на должность личного лекаря и горя не знает, — усмешка проскользнула в интонации Дориана.
Каллен, конечно, ни слова не понял, но если бы он мог ответить, то сказал бы следующее: «Я сам со всем справлюсь». Дориана восхитила стойкость и терпение Каллена, и к своему сожалению он влюбился в него лишь сильнее.
Огонь разгорелся в полную силу, неприятная прохлада отступила. Пришло время переходить ко второму пункту — Каллена нужно было положить на кровать. Для начала Дориан взмахом руки отодвинул все разбросанные по полу книги к стене, вернул на место шкаф, а уже потом стряхнул с узкой койки то, что осталось от ширмы (хорошей ширмы, между прочим, наверняка подарок Вивьен). Теперь осталось самое сложное — перенести Каллена на кровать. Дориан подошел к нему и взял за руку, та была вялой и бессильной.
— Ты должен мне помочь, Каллен. — Дориан снова просил.
Каллен замотал головой и напомнил обиженного мальчишку, которого силком ведут на прогулку. Дориан был терпелив и настойчив, положил руку Каллена себе на плечи, обхватил его грудь и потянул вверх. Каллен слабо поддался и что-то буркнул. От него остро пахло потом, болью и желчью.
Общими усилиями — неравными, конечно, — Каллена удалось довести до кровати. Дориан потянул его за плечо, чтобы перевернуть на бок — совсем не хочется, чтобы Каллен задохнулся от собственной рвоты, а его точно будет рвать. Поставив рядом с кроватью тазик, Дориан повесил над камином котел с водой и добавил в нее душицы, липы и веретенки. Резко потянуло горькими травянистыми запахами; Дориан помешал отвар. Каллен притих, он лежал на кровати в бессознательном состоянии, только иногда у него подрагивала рука.
Дориана одолело острое чувство справедливости. О тайне Каллена знали только три человека во всем Скайхолде, и, если бы Кассандра не предложила Максвеллу приставить к нему какого-нибудь мага, то тот бы вряд ли сам до чего-то додумался. Во-первых, он сам погружен в собственные проблемы. Во-вторых, Каллен ни о чем не просил, а лишь сообщил о своем решении. «Кассандра предложила мне…» — вспомнил Дориан слова Максвелла. Создавалась впечатление, что весь Скайхолд держится на Кассандре. Почему она позаботилась о состоянии Каллена, а Максвелл — нет? «Ты таишь обиду на него, поэтому пытаешься сделать его виновным в каждом происшествии, в каждой неудаче и ошибке», — сказал себе Дориан. Да, пожалуй, обида имеет место быть. Максвелл перестал быть другом и опорой, отстранился, почти все решения принимает в одиночку, не слушая советы правящего состава, и это сравни предательству для Дориана.
Очень жаль, что Каллен не попросил о помощи. Не попросил о помощи именно Дориана. Дориан не отказал бы! «Кого ты обманываешь, ты бы не удержался от колкостей», — укорил он себя и раздраженно замешал отвар, котелок сильно закачался на крюке. Закипевшая вода зашипела, бросаясь на раскаленные чугунные стены.
В дверь неожиданно постучались. В тишине этот стук раздался чуть ли не яростным раскатом грома. Дориан замер.
— Капитан? Капитан! Вам письмо из Редклифа.
План у Дориана созрел моментально — он спешно подошел к двери, растрепал волосы и оттопырил ворот рубашки, для пущей убедительности еще распахнул кожаный жилет. Пробудив весь свой актерский талант и нагнав томности, Дориан приоткрыл дверь, выдохнул на вояку: «Капитан занят! Но я передам ему письмо», — и забрал конверт. Щеки стражники побледнели, вытянулись, рот открылся так широко, что в него можно было бы без проблем сунуть грушу. Дориан сладко выдохнул и захлопнул дверь прямо перед носом обескураженного стражника. Максвелл сам сказал, что о состоянии Каллена должны знать только трое, поэтому Дориану ничего лучше в голове не пришло — только изобразить разгоряченного страстью любовника командира. Пусть лучше ползут слухи о том, что у Каллена роман, чем слухи о его болезни.
Дориан положил письмо на стол, а Каллен в этот момент судорожно дернулся и сблевал в тазик.
— Очаровательно, — вздохнул Дориан. И почему он действительно не разгоряченный страстью любовник?
Он смочил тряпку, сел на край постели и стер с бледного лица Каллена испарину. Огонь на фитиле свечи задрожал, потянуло расплавленным воском, а сердце Дориана до краев наполнилось нежностью. Он держал компресс у Каллена на лбу и был ужасно счастлив быть рядом хотя бы так.
Ночь проходила тяжело, слышался визг сквозняка, и от сильных порывов ветра дребезжали ставни. Кажется, Дориан несколько раз прикорнул и чуть не завалился на Каллена, но каждый раз вздрагивал, просыпаясь. Его ладонь так и покоилась у Каллена на макушке, через пальцы проходили встрепанные светлые волосы. Дориан старался менять свою магию из разрушительной в созидательную, буквально извлекать из молний покой и отдавать его Каллену. Судя по тому, что Каллен перестал дергаться и болезненно постанывать, у Дориана получилось снять боль.
Время тянулось и изгибалось, рассвет несмело показался в окне. Каллен спал глубоко и спокойно, а Дориан перебрался в его кресло, где уснул и сам.

***

В голове сначала появился звук, затем звук оброс в форму и, в конце концов, зазвучал словом: «Проснись!». Дориан резко открыл глаза. Каллен, чуть пошатываясь, держался за спинку кресла, и был малоприветлив и полностью растерян. Из-за щетины, растрепанных волос и белых губ он походил на пугало. Выстави его сейчас на стену, так он всех воронов Лелианы распугает.
— Я принесу завтрак, — деловито сказал Дориан, пресекая все возможные вопросы со стороны Каллена.
На самом деле, в его планы не входило совместное утро. Изначально Дориан хотел уйти с рассветом, но незаметно для себя уснул. И теперь возникла ситуация, в которой придется неловко объясняться.
— Кто попросил тебя прийти? — бесцветно спросил Каллен, устало и медленно отходя к кровати.
— Я сам по себе пришел, — вскинулся Дориан.
Каллен посмотрел на него, и взгляд его оказался очень красноречивым. В его голове наверняка крутилось что-то вроде: «Дориан, уходи, мне ничего не надо, а Кассандре и Максвеллу я еще покажу, как подсылать ко мне тевинтерских магов! У-у-у-у-у-у!».
— Спасибо, — неожиданно мирно изрек Каллен и лег на кровать.
Дориан опешил. И все? Никаких проклятий? Его не станут гнать прочь? Такого он точно не ожидал.
— Я принесу завтрак, — повторил Дориан и поторопился выйти из комнаты.
До кухни он несся быстрее ветра, желая вытрясти удивление и смущение из своей головы. Каллен все понял и поблагодарил. Создатель, как же просто сделать Дориана счастливым!
На кухне Дориану вручили два горшка куриного бульона и большой ломоть хлеба, и он поспешил назад. Каллен оказался голодным, поэтому выпил бульон махом, а хлеб трескал за обе щеки. Дориан даже предложил ему свою порцию, но он отказался, явно смутившись.
— Я знаю, что ты не так хотел провести свое свободное время, — виновато сказал Каллен.
— Замолчи, — одернул его Дориан. — Просто замолчи. Ты ведешь себя глупо. Ты хоть понимаешь, что без помощи можешь умереть? И тебе после этого хватает ума говорить мне: «Не так ты хотел провести свободное время»? — Дориан мстительно спародировал голос Каллена. — Знаешь что? Помощи просить не стыдно. Ты должен был это сделать! Так я и хочу проводить свое свободное время, потому что на кону стоит твоя жизнь!
Каллен понуро опустил голову. Спорить он не стал.
— Как я могу тебя отблагодарить?
— В следующий раз сделай так, чтобы я действительно хорошо провел время, — нагло сказал Дориан.

***

Максвелл неспешно прогуливался по саду, иногда останавливался и с интересом изучал по-весеннему цветущие деревья. Болезненная усталость понемногу сходила с его лица, но глаза все еще выдавали его ночные кошмары и потаенных призраков.
— Это удивительно. Кругом снега, холодный ветер, но деревья цветут и плодоносят, — нежно сказал он, словно признавался в любви.
— Здесь много магии, — равнодушно ответил Дориан. Ему было не до благоприятного климата, который позволяет деревьям цвести. Он ждал, когда же Максвелл спросит про Каллена, хоть на секунду сделает вид, что озабочен его состоянием.
Дориану казалось, что Скайхолд — проклятое место, черное, вязкое, как торфяные болота. Здесь всем друг на друга наплевать, и только в саду бесконечно цветут вишни и яблони. Здесь любой станет не тем, кем является на самом деле, и только у Дориана оказалась сверхспособность противостоять абсурдному ходу вещей.
Дориану опротивел Скайхолд, а в особенности то, что это место делает с людьми.
— Солас тоже говорит о магии, но я мало что в этом смыслю, — Максвелл пожал плечами.
— Ты не хочешь спросить, в каком состоянии капитан твоей армии? — не выдержал Дориан. Голос его прозвучал едко и остро.
Максвелл полностью развернулся к Дориану и пошарил взглядом по его лицу. Дориана бросило в холодный пот, у него было чувство, что его окатило ледяной водой.
— Я знаю, в каком состоянии капитан моей армии, — отчеканил Максвелл, закладывая руки за спину. — Дориан, ты кое-что не понимаешь. Каллен принял, возможно, главное решение в своей жизни, и он ясно дал понять, чтобы к нему не относились по-особенному.
Повинуясь ветру, несколько белых цветов сорвались с яблони и опали на землю. Дориан глубоко вдохнул, почувствовав по рту сладкий привкус цветущей весны.
— С тобой он точно не пропадет, — добавил Максвелл. — Поэтому я ничего не спрашиваю. Я знаю, что с ним все будет хорошо.
Дориан судорожно начал вертеть в голове остроты, но язык его словно онемел. Максвелл сказал это таким тоном, будто ему были известны все тайны Дориана. От такого бросало в нервную дрожь.
— Дни для Каллена проходят нормально, обострения начинаются ночью, — зачем-то сказал Дориан, хотя Максвелл ясно дал понять, что ему не нужно ни о чем докладывать.
— Все будет хорошо, — туманно повторил Максвелл и двинулся дальше по саду. Шаг его был тяжелым и грузным, таким уверенным, что деревья расступались перед ним. Он становился древним богом, властным и могучим, отцом для каждой твари, владеющий созиданием и всеми секретами мироздания. Он шел, точно зная, что его ноги достигнут земли, и на его плечи опускалось не только бремя всей Инквизиции, но и далекие, забытые столетия.
Дориан моргнул, и видение исчезло. Максвелл казался собой — и именно это было главной иллюзией, которую он сам и создал.

***

Каллена бил озноб. Дориан накрыл его шерстяным одеялом и положил у холодных стоп грелку. Сколько еще таких тяжелых и долгих ночей впереди? Выдержит ли их Каллен? Дориану было тревожно. Что, если Каллен не справится? Лириум слишком мучительно покидал его тело. Дориан поглаживал Каллена по лицу нежно и осторожно, лечебная магия пылала на пальцах голубыми искорками, они оставались у Каллена на коже, после чего таяли, как льдинки, и забирали боль.
Страдания казались бесконечными. Дориан постоянно смачивал компресс и протирал Каллену лоб, давал ему настойки и искренне восхищался его стойкостью и выносливостью. Далеко не каждый храмовник, который был неотъемлемой частью ордена два десятка лет, откажется от лириума. А вот Каллен решительно рвет все связи, превозмогая собственное состояние и физическую зависимость принимать лириум.
Как и в прошлую ночь, Каллен уснул только ближе к рассвету, перестав дрожать и метаться в лихорадке. Дориан поджег пучок мелиссы с черным лотосом, чтобы сны были мягче, и чтобы ушел едкий, кислый запах болезни. Солнце постепенно поднималось над горизонтом, и в комнате повисла сумеречная синева. Дориан устроился в кресле, завернулся в плащ и уснул. На пороге сна он еще прислушивался к дыханию Каллена, пока окончательно не упал в блаженную темноту.
Когда он проснулся, Каллен еще спал, плотно завернувшись в одеяло. Несмотря на свой рост и внушительные габариты, сейчас он больше походил на скрюченного, замерзшего старика. Каллен истощал за последние дни, высох, теперь кожа плотно обтягивала жилистые мышцы.
На завтрак Дориан принес ему мясное рагу и свежий хлеб, но Каллен ел с трудом.
— Тебя надо побрить, — деловито сказал Дориан. — Ты вообще в зеркало давно смотрелся?
— Хорошо, что рядом ты, а не мадам Вивьен, иначе мне было бы предложено не только бритье, но еще и завивка волос, чистка кожи и маски, — устало хмыкнул Каллен.
— Только посмотрите, у командира прорезалось чувство юмора. Где у тебя бритва?
— Ты что, шутишь?
— Нет! Ведь мы уже решили, что ты сегодня главный шутник.
— Дориан, я сам побреюсь.
— Да ты и рук поднять не можешь.
Каллен был смущен и озадачен, а Дориан уже рыскал в поисках приличного лезвия. Но вместо принадлежностей для бритья он наткнулся на кусок мыла, который пах настолько омерзительно, что в горле встал тошнотворный ком. Дориан с полнейшим омерзением отшвырнул мыло и воскликнул:
— Милостивая Андрасте, что это?! Кал великанов?!
Каллен только пожал плечами, а Дориан настаивал:
— Немедленно иди в купальни! Я принесу свое мыло и свою бритву!
— Чтобы потом я пах бергамотом и сандалом?
— Бергамотом и сандалом отдает мой одеколон, — высокомерно заявил Дориан и вышел из башни.
До него крайне запоздало дошел тот факт, что Каллен принюхивался к нему и различил запах ароматной воды. Кровь прилила к щекам, и Дориан уже никак не мог скрыть смущения.

***

Третья ночь началась спокойно. Состояние Каллена совсем немного улучшилось, он сидел за столом и явно не намеревался по первому же требованию отправляться в кровать. Дориан заметил на его лбу легкую испарину.
— Остались силы на работу? — спросил он, ставя на стол мешочки с травами.
Каллен тяжело кивнул и отодвинул от себя желтоватый пергамент.
— Сыграем? — он поставил на освободившийся стол шахматы.
— Тебе нравится, когда я проигрываю? — пошутил Дориан, садясь напротив Каллена. Он почувствовал запах собственного мыла — цветы апельсина — и резко потянул воздух.
— Пожалуй, что да.
Каллен был бледен, и его серые губы изогнулись в слабой улыбке.
Они отыграли партию, в которой Дориан опять проиграл — ну что поделать, игры ему совершенно неподвластны. Он проигрывает во всем и всегда, но уже разучился расстраиваться по этому поводу. Дориан только театрально вздохнул, отдавая слону свою королеву.
— Мог бы и поддаться, — с досадой сказал он.
— Тебе бы это не понравилось, — почти прошептал Каллен, поднимаясь из-за стола.
— Верно. Как хорошо ты меня знаешь, — протянул Дориан и упустил момент, когда Каллена повело в сторону, и он тяжело припал на край стола, почти сваливаясь на пол.
Дориана словно неведомая сила вытолкнула из кресла — настолько быстро он оказался рядом и уже обнимал за грудь. Каллен оттолкнулся от края стола, хотел было уйти от цепких рук Дориана, но сил не осталось — пришлось принять поддержку и кое-как ковылять до кровати. Его снова одолевал жар и озноб.
Дориан пододвинул к постели тазик и уже собрался отойти к камину, чтобы поставить кипятиться воду, но Каллен неожиданно крепко взял его за руку и дернул к себе. Осев на край кровати, Дориан положил ладонь Каллену на лоб, тот был в полном сознании. Пока.
— Знаешь, на что это похоже?
— Нет, мой дорогой, я же не храмовник, слава Создателю, — нежно ответил Дориан, разглаживая морщинку между светлых бровей Каллена и посылая слабую магию.
— Мне кажется, что в моей голове открывается дверь. И я, слишком маленький и слабый, захожу в темный коридор, где несет кровью и железом. Так пахло в тех комнатах, где нас тренировали. — Голос Каллена сипел и проваливался в тишину, некоторые слоги было невозможно разобрать. — Но это не тренировочная комната, это камеры Казематов, где меня пытали. И пытают, прямо сейчас. Мне режут кожу, тычут в меня раскаленным клеймом!..
Каллен прервался, резко вдохнув, а потом дернулся набок, согнулся. Его стошнило, и Дориан переложил ладонь ему на загривок, слабо погладил, задел оттопырившийся ворот рубашки. И здесь, на этом участке кожи ближе к шее, выступали странные метки — вытянутые и чуть загнутые на концах, как… Дориан отодвинул воротник чуть назад и увидел ожог в форме церковного солнца. Круг и пылающие лучи. Рядом с одной меткой была еще одна, уже ближе к лопатке. Дориан задрал подол рубашки — вся спина Каллена была заклеймена десятком солнц. Видения и кошмары оказались горькой действительностью.
Каллен затих, ткнувшись влажным от испарины лбом Дориану в колено. Он тяжело дышал какое-то время, потом резко открыл глаза и дернулся на руках вверх, его лопатки свело судорогой, заставляя прогнуться во всей спине разом, словно его вновь прижигали клеймом. Дориан, не на шутку испугавшись, обхватил Каллена за шею в попытке успокоить.
— Ты не в Казематах, тебя не пытают, ты в безопасности, — зашептал он, а Каллен все бился в его руках, но в какой-то миг затих, устало растянувшись на постели. Сознание его не покидало, а Дориан крепко держал его за плечи.
— Инквизитор поддержал меня, хотя мог заставить принимать лириум дальше, — пробормотал Каллен. Дориан разозлился — вечно все сводится к Максвеллу, словно он — центр вселенной.
— Тебя никто не может заставить, Каллен. Это твое решение.
— Он мог. Он многое может.
Дориану стало не по себе так же, как и вчера в саду. Нечто жуткое, темное, как глубокий ночной кошмар, холодно поцеловало его в загривок. Каллен произносил слова в полубреду, но именно сейчас они звучали слишком правдиво, будто его разум, пораженный видениями и иллюзиями, мог открывать ту самую страшную правду, которую никто не хочет знать.
Дориан накрыл ладонью щеку Каллена, погладил осторожно и ласково.
— Ты тоже многое можешь. В том числе можешь справиться с лириумом.
Каллен слабо улыбнулся и достаточно быстро заснул. В эту ночь его больше не тревожили призраки прошлого, зато странные тени посетили Дориана. В своем коротком сне он видел мужчину, который слишком рано постарел — лицо его, некогда гладкое и серьезное, покрылось глубокими морщинами, а светлые волосы проела седина. Он был тощим, иссушенным страданиями и бесконечной болью, в его бездумных глазах пылала жажда. Старик ползал по самым грязным улочкам неизвестного города, жалкий, опустившийся, и просил денег, лириума, умолял, плакал.
Картинка была немного размытой, вокруг дрожала темнота, а старик плакал, скрюченный собственной немощью. К нему вышел Солас и бросил на его дрожащую руку несколько монет, после чего повернулся прямо к смотрящему из-за стекла на собственное видение Дориана и слишком громко сказал: «Проснись. Тебе здесь нечего делать». И Дориан проснулся, дрожа от холода и страха.
В рассветной тишине слышалось мерное дыхание Каллена — вдох и выдох, вдох и выдох. В последний раз Дориан плакал, будучи мальчишкой, но сейчас ему пришлось приложить все усилия, чтобы слезы не потекли по щекам. Он был до одури счастлив слышать дыхание Каллена.

***

В Скайхолде была библиотека. Нет, не та, которую по крупинкам собирали добровольцы на пепелище Убежища, а та, что была здесь долгие сотни лет. Многие книги покрылись плесенью, мхом и грибами, но были и те фолианты, что не пострадали от влажности и пыли — у них была качественная бумага без примесей льняных волокон и переплет из жесткой кожи.
Дориан взял на себя скромную обязанность разобраться с древней библиотекой и спасти то, что можно спасти. Помогать ему никто не вызвался, и Дориан только сильнее возгордился своим великим делом. Он один со всем разберется, а когда совершит крайне важное открытие — скажем, найдет первый рукописный сборник тевинтерских преданий — тогда все от зависти лопнут.
Библиотеке Дориан выделял по два часа в день, если не было никаких поездок и других более важных дел. Из-за того, что Дориан в последнее время старался как можно чаще быть с Калленом, времени на разбор книг практически не оставалось, но самый страшный кризис отказа от лириума миновал, и у Дориана вновь появилось время заняться библиотекой. Дорога к ней, кстати, была не очень приятной — узкие коридоры змеились по Скайхолду, резко пахли гнилью и были так темны, что в них способен заблудиться даже крот.
Дориан освещал себе дорогу магическим огнем и иногда морщился — из некоторых щелей в стене несло тухлятиной, возможно, где-то в застенках дохли крысы и птицы.
Дверь в библиотеку оказалась чуть приоткрытой, и образовавшаяся щель выпускала свет факелов. Дориан хотел уже резко ворваться в библиотеку и учинить скандал — кто это здесь роется, что ему нужно и пусть убирается к порождениям тьмы восвояси. Но Дориан услышал голос Максвелла и Соласа, что буквально приморозило его к месту.
— …теперь ты мне веришь? — это был Солас.
— Я всегда тебе верил. Теперь я все помню.
— Я должен извиниться…
— Не должен. Этот мир давно ходит по краю.
Дориан не имел даже близкого представления о том, что обсуждают Максвелл с Соласом, и вряд ли он когда-нибудь поймет. Данный факт избавлял его от причастности к чужой тайне, что не могло не радовать. Дориан не хотел знать, что связывает Максвелла и Соласа, подслушивать он тоже не собирался, поэтому решил уйти. Когда он уже повернулся к двери спиной и сделал несколько шагов вперед, до него донеслись последние слова Соласа:
— …все будет так, как должно быть, Эльгарнан.
Дориан застыл на месте, а потом его будто ударили плетью по спине — он дернулся вперед и побежал по коридорам прочь так быстро, как только мог.
Эльгарнан. Эльгарнан.

***

— Зачем ты делаешь это? — спросил Каллен, полусидя на кровати. До пояса он был укрыт одеялом.
— Делаю что? — невозмутимо ответил вопросом на вопрос Дориан.
— Все это.
Дориан оторвался от приготовления лекарства, коротко глянул на Каллена и сказал с укором:
— Что за ребячество? Если ты хочешь о чем-то спросить, то спрашивай.
— Зачем продолжаешь приходить? Мне уже лучше.
— Каллен, мы это уже обсуждали, — вздохнул Дориан. — Если ты решил, что тебе лучше, то это не значит, что я решил так же. Ты еще очень слаб, и тебе нужна помощь.
Каллен, как огня, боялся собственной уязвимости. Ему не хотелось казаться слабым и немощным, он стыдился себя и ждал возможности остаться одному. Во всяком случае, Дориан увидел именно такие причины для подобных вопросов. Придется ему потерпеть еще несколько ночей. Дориан никогда не бросал свои дела на полпути, вот и сейчас он намерен поставить Каллена на ноги.
Дориан вернулся к своему занятию — продолжил выжимать в ступке сок из листьев эльфийского корня. Вот только Каллен явно не собирался отставать, его взгляд Дориан чувствовал загривком.
— Почему приходишь именно ты? Почему приходишь на всю ночь? — продолжал давить он. — Мне уже лучше, а ты все еще тут. Дел других нет?
Кажется, дело не только в страхе казаться слабым. Его что-то тревожит и беспокоит, и он пытается разобраться не столько с Дорианом, сколько с самим собой. Вишанте каффас, какой же он твердолобый в чувственных делах. Ответы же очевидны! И воспитанные люди, когда все понимают, но не могут ответить взаимностью, молчат, а не закидывают глупыми вопросами.
— Каллен, — осек его Дориан.
— Почему Максвелл доверился именно тебе? Почему ты даже на секунду не усомнился в правильности моего решения?
— Максвелл доверился мне, потому что я умен и хорош собой. Разве можно мне не доверять? — Дориан попытался увести разговор в другое русло, чувствуя, куда клонит Каллен. — Отвечу и на второй вопрос — ты никогда не казался безумцем, чтобы я подвергал сомнению твои действия.
Каллен молчал, видимо, успокоился и больше не станет приставать с вопросами.
Дориан перелил сок эльфийского корня из маленькой миски в кружку, добавил воды с щепоткой лириумной пыли (отказываться от лириума резко было нельзя, дозы должны существенно уменьшаться каждый день). Повернувшись, Дориан столкнулся со взглядом Каллена, и взгляд этот был ужасно тоскливым. Каллен смотрел так, словно узнал в Дориане того, кого давным-давно потерял.
— И все же почему?
— Ты же знаешь ответ! — вспыхнул Дориан, а Каллен все смотрел бездонными от тоски глазами. Смотрел и все видел.
Происходящее казалось мукой, потому что нет ничего простого в том, чтобы ответить: «Потому что я люблю тебя». Невозможно говорить подобное, когда заранее знаешь, что чувства останутся безответными. «А ты уверен в том, что он к тебе ничего не испытывает?», — спросил у себя Дориан и попытался закрыться от взгляда, сложив руки на груди.
Каллен неожиданно засмеялся, тихо и ненавязчиво, словно услышал приятную историю из прошлого. Тоска исчезла, развеялась, и Дориан оказался в полном смятении. Теперь он думал, что его любовь может оказаться взаимной, но в тоже время он боялся себя обмануть. Зачем Каллен смотрел так?
— Иногда может возникать чувство, что некоторые ситуации повторяются. Кажется, что все это, — Каллен указал пальцем сначала себе на грудь, а потом кивнул Дориану, — уже было. Когда-то очень давно ты уже любил меня, а я был слишком глуп, чтобы все осознать.
Мир в очередной раз раскололся надвое. К Дориану вновь пришло это навязчивое в последнее время чувство нереальности происходящего. События давно минувших дней проталкивались в настоящее и вызывали ужасное беспокойство. Что-то просыпалось.
У Дориана забилось сердце в горле. Он предвкушал нечто… страшное, гремящее, но страх потерять собственную реальность заставлял закрыть глаза на иллюзии и пресловутое «а мне показалось».
— Сейчас тебе многое может мерещиться, — через ком в горле сказал Дориан. — Но это лишь отголоски лириума. Скоро он полностью покинет твое тело и станет легче.
Когда-то давно ты уже любил меня. Нет, Дориан не станет придавать значение этим словам.
— Сядь рядом, прошу. — Каллен похлопал по кровати.
Дориан не нашел в себе сил отказать. Он опустился на край постели, поправил одеяло на ногах Каллена и начал крутить золотое кольцо на пальце (это кольцо — единственный подарок отца, который Дориан принял и сохранил).
— Почитаешь мне? — мирно спросил Каллен.
Дориан кивнул и взял с низкого столика книгу с закладкой. «Ферелденские сказки, которые долгое время считались утерянными» — так вот что интересует командира Инквизиции! Сказки! Как это одновременно и забавно, и очаровательно.
Дориан читал вслух о том, как один банн обернулся большой собакой, чтобы разодрать разбойников, которые похитили его жену. Создатель, как же это по-ферелденски! Каллен слушал вполуха и со слабой улыбкой подремывал. Его немного знобило.
Дочитав, Дориан закрыл книгу, отложил ее на тумбу и тихо спросил:
— Как ты думаешь, древние боги могут ходить среди нас?
— Могут. Они же боги, им позволено все, — тихо сказал Каллен, приоткрыв глаза. Ресницы у него дрожали.
— Чтобы ты сделал, если бы увидел одного из них?
— Убил бы, — безжалостно сказал Каллен. — Иначе есть риск, что он попытается убить меня.
Дориан хотел рассказать то, что слышал у двери библиотеки, но сразу же подумал, что это настоящее безумие. Наверняка он все не так понял, к тому же он слышал всего ничего — несколько предложений, вырванных из контекста. «Все будет так, как должно быть, Эльгарнан», — зазвучало в голове, и свеча на столике потухла. В комнате стало темнее. Дориан поспешил зажечь свечу заново, но Каллен остановил его.
— Не нужно. Давай послушаем ночь.
Ночь говорила северными ветрами, скрипом снегов и древним, утраченным языком. Она говорила миллиардами голосов и плакала звездами.
Дориану приснился белоснежный волк среди лесов и человек, играющий на флейте. Пахло елью и смолой, музыка флейты переплеталась со стрекотом кузнечиков. Волк свернулся кольцом и положил голову человеку на колени. Дориана наполнило странное умиротворение, словно его чем-то опоили. Когда он проснулся, то почувствовал себя все же причастным к огромной тайне Максвелла и Соласа, что совсем его не порадовало.

***

— Тебя что-то беспокоит, друг мой? — спросил Солас и сделал глоток из глиняной чашки.
Дориан вошел в круглую залу с крайне хмурым лицом. Свое недовольство он даже не пытался скрыть.
— Перестань соваться в мои сны, Солас, — жестко высказался Дориан. — Ты переходишь все дозволенные границы.
Солас, всегда внешне спокойный и невозмутимый, лишь вскинул одну бровь, поставив чашечку на стол.
— А тебе никогда не приходило в голову, что это ты суешься в чужие сновидения? — как ни в чем не бывало поинтересовался он.
Дориан разозлился еще больше.
— В отличие от тебя, я признаю границы чужого сознания! Ты вмешиваешься в мои сны! Я постоянно тебя вижу!
— Я ничем не могу тебе помочь, Дориан. Успокойся. Вот, выпей чаю, — Солас повел рукой в сторону дымящейся глиняной чашки. — Я терпеть не могу чай, но он с травами. Очень полезно.
По руке Дориана зазмеилась искрящаяся молния, но Солас даже не дернулся. Он выпрямился в своем кресле и положил руки на подлокотники. Такой безмятежный, спокойный… Дориану показалось, что круглая зала, в которой они находились, начала вращаться по часовой стрелке, и он был на самом краю, а центром так и оставался Солас.
Картины на стенах начали оживать: проступали деревья, запахло хвоей так удушливо, как во сне прошлой ночью, показались долийские охотники и послышались их странные песни под ритмичный стук барабанов и лязг мечей. Веточка молодой березы коснулась плеча Дориана, а он даже не вздрогнул, потому что его затягивало все глубже, он пропитывался видениями и будто был не собой.
Здесь никто не является собой.
Полетели стрелы и копья, они скользнули прямо сквозь Дориана, и он обернулся. Белоснежный волк гулко завыл на вершине холма, его хотели поймать, даже не понимая, что он давно сдался.
Дориану стало грустно, тоска парализовала все его тело, и он упал в мягкий мох и зелень. Мимо него бежали охотники и продолжали пускать стрелы и копья, завывая страшные песни. Деревья врывались в небеса, и солнца было почти не разглядеть. Дориан ловил лишь тени, звуки, запахи. Они так много потеряли, а забыли — еще больше.
В этих странных видениях он на секунду понял, почему Каллен прошлой ночью смотрел на него с неисчерпаемой тоской. Но секунда прошла, и озарение померкло.
Дориан проснулся. Под щекой был совсем не мох, а холодные каменные плиты пола. Солас по-прежнему сидел в кресле.
— Поднимайся, — равнодушно сказал он. — И в следующий раз приходи с реальной проблемой.
Дориан встал с пола, ощущая слабость во всем теле. Картины были на своем месте: вот деревья, охотники, белый волк. И все в краске, ничего не оживает и не двигается. Дориан поспешил убраться подальше, мечтая лишь об одном — забыть все то, что ему мерещилось.
Скайхолд — проклятое место.

***

Каллен постепенно шел на поправку. Теперь его ночи проходили в покое, он крепко спал, вернулся аппетит. Больше они ничего не обсуждали, Каллен не задавал вопросов и по возможности прятал взгляд. Наверное, ему было неловко за бурю тех вопросов, он нашел на них ответы и теперь молчал. Дориан же понял, что его присутствие рядом больше не требуется. Он перестал приходить, переключившись на собственные дела, которые отвлекли его от ненужных мыслей.
Дориан все больше времени проводил в старой библиотеке, разбирая книги, потом практиковался в лечебной магии — да-да, он решил, что это весьма полезно и пригодится еще не раз. Ему, конечно, не стать талантливым врачевателем (для этого требуется детальное знание анатомии), но основы медицины Дориан планировал изучить. Снимать боль и мелкие недомогания он уже умел и желал научиться большему, что было крайне непросто. Ничего, времени у него было навалом, потому что Инквизиция перешла в разведку, Максвелл оставался в Скайхолде, никуда не выезжая, и всем оставалось только ждать вестей и приказов.
— Кому-то интересно место древности и тайн? Как неожиданно, — раздался чуть хрипловатый, низкий женский голос. Повеяло холодом. — Не подозревала я, что кто-то здесь еще тяготеет к старым фолиантам.
Дориан отложил книгу со стертым текстом к остальному мусору.
— Здравствуй, Морриган, — без особого энтузиазма поприветствовал он ее. — Я почти разочарован тем, что ты пришла так поздно.
— Не все свершается вовремя, Павус.
— Что именно ты хочешь здесь найти? — Дориан повел рукой вокруг себя.
— Имею интерес я к истории эльфийского народа, — мелодично произнесла Морриган, останавливаясь у одного из стеллажей. Ее паучьи пальцы пробежались по корешкам книг. — Мы знаем столь мало.
Дориан, приподняв бровь, искоса глянул на нее.
— Почему именно эльфийского? — поинтересовался он. Почему всех так тянет к истории эльфов?
Дориан взмахом руки отправил на полку парочку сохранившихся книг. В свете горящих свечей Морриган казалась ненормально бледной, а ее желтые глаза словно пылали Тенью.
— Это место не такое, каким хочет казаться. То же самое происходит и с остальным миром — все не то, чем кажется, — неожиданно сухо и строго сказала она без напускной игры слов.
Дориан безмолвно с ней согласился. Весь Тедас — иллюзия, весь Скайхолд — лишь декорация в игре кого-то по-настоящему сильного и могущественного, того, кто старше Корифея на тысячи лет, того, перед кем все они — жалкие букашки. Дориану было приятно знать, что есть кто-то, кто разделяет его туманные и порой тревожные ощущения.
— Иногда мне кажется, что Корифей существует лишь для отвода глаз, — со вздохом сказал он. — Он лишь жалкая пешка, как и мы все.
— Все так и есть, — прохрипела Морриган и сняла с полки одну книгу, нежно, почти любовно стерла ладонью пыль с деревянной обложки. — Мы не случайны в этом мире, и в ход игры вносим свою лепту. Не стоит забывать об этом.
Она мечтательно улыбнулась. Дориан волей-неволей прислушивался к ее словам. Морриган была мудра и обладала острой интуицией, она чувствовала переменчивость ветров и человеческих настроений. Ее нельзя было не слушать.
— Собрал вокруг себя интересных созданий наш Инквизитор. Да и сам он не менее интересен других. — Морриган искусно плела свою речь, как паутину, и Дориан знал, что слово «создания» она употребила не случайно.
Остаток вечера они провели в тишине, только иногда переговаривались по поводу обнаруженных книг.

***

Дориан неспешно поднимался по ступеням к башне магов — погода стояла отличная, и торопиться совершенно не хотелось. От размышлений Дориана отвлек раздавшийся за спиной голос.
— Дориан, зайди ко мне, — приказал Каллен. Да, он именно приказал.
Гром среди ясного неба, не иначе. Возмущению Дориана не было предела. Он обернулся, Каллен стоял на первых ступенях лестницы.
— Хочешь преподнести мне бутылку антиванского вина? Давно пора, я заслуживаю благодарности за свой немыслимый труд, — усмехнулся Дориан.
— Зайди ко мне, — настырно повторил Каллен. — Это важно.
Лицо его было совершенно нечитаемым — не то он был зол, не то расстроен. Дориан же не мог понять, чем вызвал интерес командира к своей персоне. Каллен приказал ему прийти — это, безусловно, возмущало, но в тоже время будоражило.
Каллен не стал ждать ответа, ушел. Дориан, выждав несколько минут, направился в Восточную башню через всю стену Скайхолда. Стоило ему только постучаться в дверь, как Каллен нарисовался на пороге, зыркнул внимательно и раздраженно, затем схватил прямо за грудки, и Дориан моментально утонул в поцелуе. Реальность закрутилась в воронку, смазалось пространство. Дориан вцепился в воротник кителя, оттолкнул Каллена от себя. Расстояние между ними увеличилось буквально на шаг.
— Какого… — выдохнул Дориан и не успел ничего более сказать, потому что Каллен схватил его за шею, подтягивая обратно к себе. Его сильные, жесткие пальцы впивались в загривок и не давали отстраниться. Каллен целовал, дышал с шумом, пытался добиться ответа, а Дориан приложил ладони к его бокам и укусил молниями, чтобы отрезвить. Каллен дернулся, но не отступил, только сильнее надавил пальцами, прихватил зубами губы.
Защищаться или нет? Дориан мог бы обжечь магией, мог бы ударить коленом прямо в пах, мог бы… Да, он мог бы. Но вместо этого открыл рот и подался вперед, решив, что разберется со всем позднее.
В каждом движении Каллена читалось давно таившееся желание. Он целовал, тяжело тянул воздух, остановился, прижимая Дориана к себе. Лоб ко лбу. Должно быть, так ласкают тех, по кому очень скучают. Дориан невольно вспомнил взгляд Каллена той ночью, и под ребрами все сжалось.
Когда-то давно я уже любил тебя.
Каллен приложил Дориана сначала о стену, затем дернул к столу. Вокруг с тихим, коротким треском заискрилось электричество — так происходило всегда, когда Дориан слишком резко и сильно возбуждался. Всполохи молний ощущались на коже, запахло приближающейся грозой.
Дориан сел на край стола, раздвинул ноги и крепко схватил Каллена за бедра, подтаскивая его к себе плотнее. На пол что-то упало, полетели листы с отчетами, но сейчас никому до них не было дела. Ох, Создатель, сейчас ничего не имело значения — только их поцелуй и горячее дыхание.
Каллен задрал на Дориане рубашку, разодрав сначала в клочья верхнюю тунику, потому что не получилось справиться с массой заклепок и ремней, потянул с него штаны вниз. Дориану тоже хотелось скорее избавить Каллена от одежды, ощутить его горячую кожу под своими пальцами, вот только Каллен отстранил его руки и опустился на колени. О нет. Нет! Такого Дориан точно не ожидал. О таком он мог лишь мечтать перед сном, но Каллен, гарлок его задери, определенно собирался отсосать.
Все слова и мысли потухли ровно в тот момент, когда Каллен взял в рот. Дориан схватился крепче за край стола, потому что его немного повело в сторону. Внизу живота все горело, а его член был во рту у Каллена.
Отсасывал он, конечно, неумело, зато с вдохновением, явно желая сделать приятное. Дориан еле держался, его одолевало множество эмоций разом: хотелось и постонать, и покричать, и благодарить — и почему это все нельзя было делать одновременно? Воздух становился густым, было трудно дышать. Каллен вбирал член Дориана в рот и держал ладони на его боках, поглаживая живот.
От накала эмоций и слишком долгого томления Дориан кончил довольно быстро, его выгнуло, вывернуло, распотрошило так сильно, что под веками заплясали звезды. Ему так хотелось завалиться на стол, но вместо этого он ухватился пальцами за ворот распахнутой куртки Каллена и потянул его к себе. От него горячо пахло потом и спермой, и Дориан облизал его губы, втянул в новый поцелуй. Теперь была его очередь благодарить.
Единственное, что различало их в этот момент — это взгляды. Взгляд Каллена был трезвым и рассудительным, он хватался за каждую секунду и отслеживал каждое движение. У Дориана же на глазах лежала дымка, он становился рассеянным и потерянным. Его руки несколько раз сорвались с пуговиц на штанах Каллена, одна даже оторвалась.
За дверью послышался какой-то шорох, но быстро растаял и забылся. Дориан наконец разобрался с пуговицами, спустил с Каллена штаны и обхватил его напряженный член ладонью, возобновляя поцелуй.
Как же было бы забавно, если бы кто-нибудь зашел: например, Кассандра. Наверняка ее постигло бы великое смущение. О! Нет, зайти должна преподобная матушка Жизель. Она бы вскрикнула, затем ее поразило бы яркое смущение, крик и, возможно, слезы. Но врываться никто не спешил, а Дориан все целовал Каллена, ощущая его руки на своих плечах и спине, двигал ладонью по члену все быстрее и быстрее.
Каллен тяжело задышал, целуя в шею, облизывая уши, в одно мгновение напрягся и кончил, а Дориан продолжил водить рукой по его члену и поглаживать по животу. Поцелуи стали легче, дыхание постепенно пришло в норму.
— Для тебя это достаточно приятное времяпрепровождение? — хрипло спросил Каллен.
— Не хватает вина и лепестков роз под моей задницей, — пошутил Дориан, опуская ладони Каллену на грудь.
— С лепестками могут возникнуть проблемы, а вот вино принесу, если ты придешь ко мне вечером.
Каллен чуть отстранился, чтобы посмотреть Дориану в лицо. Он провел большими пальцами по его щекам и легко поцеловал в переносицу.
— То есть, это все не на один раз? — спросил Дориан, желая прояснить ситуацию. Ему вовсе не хотелось обманывать себя напрасными надеждами.
— И даже не на два, — ответил Каллен, оставляя поцелуй на виске.

***

Корифей был убит. Солас и Максвелл исчезли. Почти весь Тедас думал, что мир устоит и со временем вернется в покой. Но в тенях полз шепот, и земля под ногами грозилась разойтись страшными трещинами.
Скайхолд был в замешательстве: никто не знал, что делать — праздновать победу или искать пропавшего Инквизитора. Совет решил сказать всем, что после победы Инквизитор решил незамедлительно отправиться в паломничество, чтобы почтить память падших и вознести дары Андрасте. Он вернется тогда, когда посчитает нужным, или не вернется вообще. Эта новость взбаламутила умы воинов и пилигримов, возмутила магов и насторожила Стражей, но они обо всем забыли очень быстро и легко, потому что великим героям позволительно пропадать и появляться только на страницах истории.
Дориан был встревожен гораздо больше остальных, потому что он видел, как Максвелл исчез. От сражения еще не развеялась пыль, у Дориана от нее слезились глаза. Посох в руках накалился от магии, а небо над головой было темным, густым, но больше не пылало редкими зелеными вспышками.
Дориан смотрел в него, лежа на холодных камнях, недалеко от него валялись трупы воинов и мертвый Корифей — уродливый и беззащитный, с широко раскрытыми глазами и свисающим из гнилой пасти языком. На его застывшем лице отражался страх. Наверное, он испугался собственной смерти. Или же он видел нечто такое, чего не заметил никто другой.
Дориан приподнялся на локте и отполз к большому валуну, чтобы прислониться к нему спиной и отдышаться. Он не был сильно ранен, но тело болело от ушибов и мелких порезов. На лице были разводы от сажи, губы потрескались, и очень хотелось пить. Дориан осмотрелся: Кассандра помогала Варрику подняться на ноги, Бык собирался победно протрубить в рог, остальных пока не было видно.
Дориан, вздохнув, поднялся на ноги, опираясь на посох. Нужно найти Максвелла. Где он? Почему никто другой его не ищет? Дориан неспешно прошелся по площадке, обходя валуны и крупные куски от развалившихся стен, спустился на нижний ярус полуразрушенного храма, увидел бездыханные тела Сэры и Блэквола. В горле встал ком — ни вздохнуть, ни выдохнуть.
Дориан двинулся дальше. Вивьен и Коул помогали раненным — наверное, это будет единственный раз, когда они работали сообща. Дориан спустился еще на ярус ниже и застыл, прижавшись к на удивление целой стене. Максвелл поднял с земли половину сферы Корифея и ухмыльнулся, заметив Дориана. Он что-то сказал: тихо, непонятно, по губах не прочтешь. Возможно, слова были произнесены на другом языке.
К Максвеллу подошел Солас со второй половиной сферы, он выглядел подавленным и расстроенным. Дориан опустился на следующую нижнюю ступеньку. Солас поднял на него тоскливый взгляд, как… у того белого волка из снов. Невыносимая грусть охватила Дориана, словно Солас заразил его своей печалью, отдал ее всю.
Казалось, что вот-вот пойдет дождь. Это предвкушение грозы трепетало у Дориана под сердцем, ему захотелось немедленно преодолеть лестницу, которая вдруг оказалась очень длинной, извилистой, с высокими ступенями.
Мир не такой, каким кажется.
Солас дотронулся до стены, что когда-то отделяла парадную залу от комнат прислуги, и с нее посыпалось мелкое крошево. Серую пыль подхватил ветер и насмешливо ударил Дориана в грудь.
Дориан, забыв о собственном бессилии и недомогании, побежал по лестнице, а она все не кончалась, проклятые ступени казались бесконечными. Или же Дориан никуда в действительности не бежал, а топтался на месте? Опять иллюзии? Опять обман?!
Максвелл ступил прямо в стену, и Солас последовал за ним. Клеть бесконечных иллюзий выпустила Дориана, и он, наконец, сбежал по лестнице вниз и бросился, как обезумевшая птица, в стену. Он больно ударился плечом о холодную, пыльную поверхность зеркала.
Дориан в первую секунду не мог понять, что происходит. Почему он не прошел следом за Максвеллом и Соласом? Эллювиан, глубоко впечатавшийся в стену и окаймленный почерневшим серебром, улыбался глубокими трещинами. Дориан закричал от бессильной злости, он почувствовал себя преданным и обманутым!
Максвелл был не тем.
Столько жизней потеряно! Столько сил потрачено! А Максвелл ушел! Он ушел. Дориан со всей силы стукнул кулаком в зеркало, костяшки дико обожгло болью, рука онемела до самого локтя. Черные осколки посыпались на землю.
Нужно было вернуться к отряду.
Тела сжигали на кострах недалеко от поля сражения. Огонь съедал трупы, было душно и горько от смога. Дориан молчал. Ему перевязали руку, дали настоек. Он молчал, когда отряд возвращался в Скайхолд. Молчал и во время торжественной, победной речи правящего состава, молчал во время праздника, где чествовали славную победу Инквизитора и его соратников.
Дориан мог молчать еще несколько лет после, но Каллен, пользуясь всеобщей суматохой и реками эля, лившимися из бочек, встряхнул его за плечи и повел в сад. Было тихо, ночное небо оказалось ясным, хотя еще два дня назад его коптил смог от похоронных костров. Свет звезд, не встречая препятствий, сыпался на землю.
— Я хочу тебе кое-что показать, — мягко сказал Каллен и взял Дориана за не перевязанную руку.
Они прошли в беседку, окруженную цветущими вишнями, и мир изменился.
Скайхолд исчез. Его массивные башни и высокие укрепления неспешно растаяли, как утренний туман. Камень стен и заснеженные горы развеивались по ветру, стирались, и вместо них через призрачные тени начали проступать совсем другие пейзажи. Арборская глушь. Или нечто ее напоминающее. У Дориана закружилась голова, он вытянул руку, чтобы опереться о стены беседки, но те были лишь уходящими бликами, как и весь Скайхолд. Вместо стены оказалось крепкое плечо Каллена, за которым все выше и выше росли деревья: пихты, дубы и кедры.

продолжение в комментариях

@темы: написал? теперь сожги!, dragon age: пройди стотыщ раз и не жалей ни о чем

---

фидбека не будет никогда, но пусть висит, пусть все знают, что я горю
мне оч нравится эта работа. нравится больше другой, сама же перечитала ее раз сто, и нет, не заебало.

название: Ты идешь забытой дорогой и в никуда
размер: 8749 слов
пейринги и персонажи: Каллен/Дориан, фоном Максвелл/Кассандра и вся рать
жанр: щепотка ангста и романс, романс, много романса
рейтинг: PG-13
краткое содержание: история о том, почему на самом деле Каллен отказался от лириума

Горизонт пылал, четко разделяя землю и небо.
На Убежище валила настоящая орда красных храмовников. Они, как моровые крысы, лезли из всех щелей, прорубали ходы в заборах и ограждениях, ломились в дома, поджигали сено, сносили все на своем пути. Каллен в запале рубил мечом и отталкивал от себя щитом разбойников, крича солдатам:
— Закрывайте ворота!
Рекруты – Создатель, они же совсем зеленые, только-только вступили в Инквизицию! – бросились выполнять приказ: скопом налегли на тяжелые створки стены, что отделяла Храм Священного праха от остального Убежища. Последний рубеж, если через последнюю преграду, через эту стену, храмовники прорвутся, то погибнут абсолютно все. Вестник должен успеть к баллистам, должен остановить красную орду или дать время на то, чтобы продумать отступление. В Убежище было много женщин, детей и стариков, их необходимо защитить – эта мысль болезненно пульсировала у Каллена в голове. Он хватал за шкирку кого мог и толкал в сторону церкви. Красные храмовники ломились кучей к закрывающимся воротам.
Справа на Каллена бросился мечник с таким отчаянным воплем, что стыла кровь. Его одурманенные глаза даже не видели цели, он кидал себя на противника, как пушечное мясо, играл в удачу – попадет или не попадет, заденет мечом или нет. Каллен приготовился принять удар, вот только мечника снесло электрическим сгустком. Каллен обернулся, а Дориан оказался к нему так близко, что через доспехи почувствовался магический барьер, теплый, упругий. Дориан закрыл ему спину, взмахнув рукой – в трех шагах от них пролетела шаровая молния, задевая целый строй красных храмовников.
Каллен застыл. Запахло горелой плотью, разнесся такой визг, что ломило уши. Вся эта магия – неуправляемый, бешеный поток, заставляющий корчиться в муках. Каллен уже видел подобную картину, видел, как его собратья в Киркволле, люди, с которыми он рос, тренировался, соблюдал обеты, сминались под натиском магии крови. Удушающая волна охватывала их, раздирала глотки, ломала тела, заставляя выгибаться до треска костей. Их пожирала толпа демонов, а маги сами с отчаянными криками меняли облики, превращаясь в монстров из ночных кошмаров.
Воспоминания были настолько реальными, что находили отражение в действительности. У Каллена застучало в висках – уже знакомое чувство за последний месяц. Еще стало горько на языке, как от желчи.
Дыхание Каллена участилось, он судорожно прощупывал мысль: «Передо мной не они, не те люди, которые были моими друзьями». Его собственный голос угасал под натиском странной песни; песни, что шла из глубины его сознания. «Это не те люди, что были моими друзьями, или…». Каллен смотрел на храмовников, облаченных в черные доспехи, на их лица со вздутыми венами, в их глаза с лопнувшими капиллярами и видел отблески прошлого. Доспехи уже не были черными, а выкованными из сильверита, начищенные, блестящие, забрала подняты, на молодых лицах ясные, живые глаза.
Песнь стала чуть отчетливей, она напоминала мелодичный голос проповедницы, умиротворяла, покоряла. Она просила что-то сделать, и Каллен несколько мгновений не мог понять, что именно.
Недалеко от него вновь сверкнула молния. Щекам и шее было холодно от ветра, но спина горела от близости Дориана. Мага. Из Тевинтера. Магистра, который уничтожал его братьев. Все повторялось – магам нет веры, им нельзя доверять. «Убей!» – заклокотала песня в голове, и Каллен резко обернулся, взмахивая щитом.
Удар пришелся Дориану в грудь, задел подбородок. Он отлетел на несколько футов, упал спиной прямиком в снег и замер. Барьер, потеряв магическую подпитку, посыпался на землю серебряной пылью. «Он не мертв, еще не мертв!» – на высоких тонах визжала песнь в голове. У Каллена в груди билась ярость, и жар стекал в руки, наполняя их силой.
Несколько резких шагов вперед, но Дориан успел прийти в себя. Из рассеченного подбородка текла кровь, тонкой ниточкой сбегала на шею и пачкала белый мех куртки. Дориан отталкивался ногами в попытках отползти, и на автомате бросил слабую молнию. Каллен развеял ее простым движением руки. Вся его кожа покрылась голубовато-красным отблеском лириума, непробиваемой, устойчивой к магии броней. Он был храмовником и умел оставлять магов без защиты.
«Это ему за твоих друзей. Он убил их», – мелодично тянул голос, и Каллен слушал его. Щитом он встретил еще одну молнию, оттолкнул ее так легко, будто та была простым мячиком.
«Убей, пока он не убил…». Голос оборвался резко, боль обожгла затылок и затопила глаза черным. Каллен свалился без сознания.

От заклинаний жгло ладони, но Дориан все еще находил в себе силы сражаться. Резко пахло разряженным воздухом, молнии хлестали то тут, то там, облизывая свихнувшихся храмовников болью. Они все, как один, хаотично бросались с разных сторон и даже не силились развеять заклинания. Видимо, им приказали взять числом и не жалеть собственной жизни.
Дыхание сбилось, Дориан отбросил очередного мечника от Каллена, уже начал чертить на земле отталкивающую руну, чтобы солдаты успели забаррикадировать ворота, но его действия прервал удар такой нечеловеческой силы, что Дориана отлетел на несколько футов в стороны.
Упав, он проехался еще несколько шагов по земле, загребая броней снег. Перед глазами помутнело, от коротких, болезненный вздохов уже горели легкие. Подбородок ломило, рот не открывался, по шее текла липкая, горячая кровь. Дориану повезло ухватиться за проблеск сознания и прийти в себя. Кто смог пробиться через его барьер незамеченным?
Дориан приподнялся на здоровой руке, и грудь парализовало болью, во рту проявился металлический привкус. К нему шел Каллен, резко, быстро, и Дориан сначала подумал, что он спешит на помощь, уже потянул к нему руку, но воздух рассек меч. Инстинкты сработали быстрее – Дориан бросил молнию, но та разбилась о щит с такой легкостью, словно была комком сухого снега. Он постарался выстроить барьер, но вокруг Каллена замерцали красноватые вспышки, развеивая заклинания.
Дориана парализовал страх. Коммандер, что был непоколебимой волей всей Инквизиции, оказался предателем, вокруг него пульсировала магия красного лириума, и от этого скручивало желудок. Ужас был настолько сильным, что Дориан забыл о боли, ему хотелось кричать, но вышло только жалобное мычание. Его ошарашило осознанием собственной глупости – он сомневался во всех вокруг, но только не в Каллене. Да никто не сомневался в Каллене, даже Лелиана, чутье которой не один раз спасало Инквизицию от провокаций и подрыва.
Все доверяли Каллену с первого взгляда, потому что он умел защищать. За ним ходили обездоленные, несчастные, за его спиной прятались слабые и немощные, его любили и уважали солдаты. Но вот он пышет красным лириумом и взмахивает мечом, чтобы убить Дориана. Дориан отвернулся, понимая, что не сможет его остановить.
Каллен замер всего на секунду, а затем упал вперед, прямо к онемевшим от боли ногам Дориана. Впереди стоял Максвелл с занесенным эфесом меча.
Он, растерянный и напуганный не меньше Дориана, слава Андрасте, не стал заваливать вопросами, а скомандовал Быку поднять Каллена, а Блэкволу – Дориана, онемевшего от страха. Даже если бы Дориан мог говорить, он бы промолчал. Произошедшее казалось ему настолько противоестественным, что он был готов поверить во что угодно, но только не в это.
***
— Мы в бедственном положении, – в отчаянии прошептала Жозефина, прикусив кончик большого пальца.
— Ты говоришь это после того, как Вестник вернулся к нам живым? – накинулась на нее Кассандра, воинственно сделав шаг вперед.
Лелиана предостерегающе загородила собой Жозефину, но вместе с тем спокойно, негромко сказала:
— Нам нужно успокоиться. Если дать ссорам разгореться, тогда положение действительно будет бедственным.
Кассандра встряхнула руками, будто пытаясь избавиться от напряжения, но немедленно убрала их за спину, заметив подходящего к ним Вестника. Максвелл выглядел откровенно плохо – потрепанный, уставший, лицо сильно обветрилось, покраснело от мелких трещин и шелушилось. Дориан наблюдал за ними из тени палатки и ловил каждое слово.
— Мы потеряли Убежище, нас подорвали изнутри, – с затаенной злобой отчеканила Лелиана, сжимая пальцы в кулаки. – Но у нас еще остались цели, с которыми мы можем справиться, а именно отвести людей в безопасное место. Пускай это будет последней миссией Инквизиции, но мы должны это сделать.
Грудь Дориана плотно перетягивали бинты – удар Каллена переломал ему три ребра. Выбитая челюсть все еще плохо двигалась, позволяя хлебать только бульон с ложки. Но, несмотря на сильную боль и ужасную усталость, он не давал себе возможности расслабиться и отстраниться от дел Инквизиции. Голову ему не пробили, так что ему следовало быть в курсе всех новостей.
Но на самом деле Дориан пытался занять себя настолько, чтобы не возвращаться к мыслям о предательстве Каллена. Он все еще не мог поверить в произошедшее.
— Удалось узнать, как и откуда Каллен доставал красный лириум? – Максвелл задал тот вопрос, который волновал всех выживших последние несколько дней.
Жозефина опустила голову. Она была очень чувствительной и с трудом переживала предательство коммандера. Кассандра нахмурилась, а Лелиана достала из кармана серой туники небольшой мешочек.
Дориан пересел на койку, что была ближе к разговаривающим советникам Инквизиции.
— Ты можешь подойти, – ухмыльнулась Лелиана, обернувшись.
Ну конечно, от нее ничего нельзя скрыть. Дориан поднялся и подошел к ним. В голове он прокручивал едкую фразу о том, что он пострадал больше всех, но сведенная челюсть все еще не давала ему возможности говорить.
— Перед побегом из Убежища я велела своим людям собрать все бумаги из ваших кабинетов, – начала разъяснять Лелиана, осмотрев каждого советника. Кассандра хмыкнула. – Помимо важных документов мой разведчик передал мне коробку с лириумом для Каллена. Я проверила лириум и была в некотором замешательстве – он был обычным, поделенным на равные дозы.
Максвелл сложил руки на груди. Дориан повернулся в ту сторону, где сидел Каллен. Точнее, в ту сторону, где его посадили на цепь. Он лежал на подстилке со связанными за спиной руками. Не шевелился.
Дориану мечтал услышать от Лелианы, оправдывающие Каллена слова. Пусть она скажет хоть что-то хорошее, пусть все окажется лишь дурным сном.
— Значит, он хранил красный лириум отдельно, – заключил Максвелл. Дориан вздохнул.
— Поверьте, Вестник, меня одолевали точно такие же мысли.
На минуту все замолчали, погрузившись в собственные мысли.
— Хочешь сказать, что кто-то добавлял красный лириум Каллену? – вкрадчиво спросила Кассандра.
Жозефина взмолилась себе под нос: «Пусть это будет правдой, Создатель, прошу».
— Сначала я сомневалась в этом, но потом мой отряд, который должен был дежурить у северной дороги, вернулся живым и невредимым.
Максвелл нахмурился.
— Разве плохо, что люди остались в живых? Враг пришел именно с севера, и им повезло выжить.
— Они должны были дежурить у северной дороги, – с нажимом повторила Лелиана. – Но они вернулись со Штормового берега.
— Что?! – воскликнула Кассандра.
— Кто-то отдал им другой приказ. Кто-то отправил их не на северную дорогу, а на Штормовой берег. В результате никто нам не сообщил о нападении, – Лелиана горько усмехнулась. – А я-то сначала думала, что враг оказался хитрее и перебил моих разведчиков до того, как они отправят ворона с предупреждением.
— К нам должны были подойти шевалье маркиза де Эвальо, я получила от него письмо с пламенной речью о том, что стремления Инквизиции его вдохновляют, – пораженно заговорила Жозефина с такой скоростью, что некоторые слова слились в один поток. – Но они не пришли! Сначала я посчитала, что те просто не успели, а теперь мне кажется, что письмо оказалось полностью подставным!
Лелиана положила руку ей на плечо.
— Нас попытались разрушить изнутри, – мрачно сказал Максвелл.
— И, кажется, получилось. – Кассандра кивнула сама себе.
— Нет! – пылко воскликнула Жозефина. – Мы еще живы! Наши воины еще живы!
— Только вести их уже никто не может. – Максвелл шумно выдохнул.
Дориан вновь посмотрел на Каллена.
— Не списывайте Каллена со счетов. Он еще не умер, – категорично заявила Жозефина.
— Мы не знаем, как долго его травили красным лириумом. Каллен, конечно, еще жив, но вот его разум… – Лелиана прервалась на полуслове.
— Лелиана, ты знаешь, кто может быть предателем? – спросила Кассандра.
— Знаю, но их уже нет в наших рядах.
— Их? – уточнил Максвелл.
— Их. Один человек не смог бы устроить саботаж таких размеров.
— Мы сами во всем виноваты, мы принимали в Инквизицию всех подряд, не устраивали проверок, не писали родным, – сказала Касандра, потирая пальцами шрам на щеке.
— Каллен сам говорил, что у нас не Круг и не Орден, у нас не было ресурсов, чтобы устраивать проверки и всяческие обряды типа Посвящения.
Дальше Дориан слушать не стал. Он направился к Каллену, тот, кажется, спал. Его приковали вдали от ряда палаток и возов, рядом с ним дежурил понурый солдат, который явно был не в восторге от своей работы. И он с радостью отошел, увидев медленно приближающегося Дориана.
Каллен прятал лицо, растрепанные волосы касались снега. Задувал ветер, но Каллен даже не шевелился. Вокруг стояла глухая сумеречная синь, холмы и горы казались мертвыми землями – ни одного живого движения, даже птицы не летали.
Дориан опустился рядом с Калленом, от него резко несло потом, кровью и мочой. Латы с него сняли, оставили в куртке, мех которой свалялся от грязи. У Дориана кольнуло под ребрами, он понял – ясно, полно, – что между ним и Калленом появилась болезненная связь из страха и сожаления. И это совсем не то, чего он желал.
Два дня назад, когда Дориан выдернул себя из мрака сплошной боли и вернул себе способность здраво мыслить, в нем зрела одна только ненависть к Каллену за предательство. Он был единственным, для кого стремления Инквизиции были важнее собственных проблем. Все остальные как раз пытались решить свои проблемы с помощью Инквизиции, и Дориан не исключение. Каллен старался не для себя, а для других. И момент, когда он ударил, попытался убить, стал для Дориана личным апокалипсисом. Тоже самое он испытал, когда отец применил к нему магию крови.
Но вот теперь порядок вещей был восстановлен – Каллен никого не предавал, это его предали. Скорее всего, красный лириум ему в пищу или в напитки добавлял один из рекрутов или слуга, сыпал по крошкам, чтобы не чувствовался вкус, чтобы постепенно вырастала зависимость. И все это под носом у госпожи Соловей. Их всех одурачили, хитро и незаметно.
Поверить трудно! Каллен, который создавал ощущение покоя, защищенности, оказался втоптан в грязь своими же соратниками. Его предали все: рекруты, слуги, собратья и в особенности советники, которые не заметили заговора раньше.
Дориан тоже чувствовал вину. Он только сейчас припомнил, что поведение Каллена изменилось за несколько недель до нападения. Во время встреч за шахматами он все больше молчал, и у него подрагивали пальцы, переставлявшие фигуры на доске. Тогда Дориан подумал, что это все от напряжения и бессонницы, и даже шутил, что коммандеру следует найти себе приятное общество на одну или несколько ночей. Теперь же, когда правда раскрылась, он точно знал, что являлось причиной для порой резких фраз и излишней бледности.
Красный лириум медленно отравлял Каллена, его было немного, но даже щепотки раз в несколько дней достаточно, чтобы свести с ума любого: хоть эльфа, хоть человека, хоть гнома. Под грузом видений Каллен сорвался. Им руководил красный лириум, пробуждавший даже в самых хороших людях нечто темное и ужасное. Сможет ли Каллен оправиться? – вот что занимало Дориана больше всего. Он содрал с плеч одеяло и накрыл им Каллена.
— Прости меня, – неожиданно просипел тот. Его сухие губы потрескались, разлепились красные глаза.
Дориан знал, что даже если бы мог говорить, то ничего бы не ответил.
Снова пошел снег.
***
Каллен еле переставлял ноги. Горло саднило от жажды, боль вытягивалась в одну ниточку – от одного виска до другого и дребезжала, мучила, становилась обманчиво тихой, а потом вспыхивала вновь. Каллену казалось, что он идет не через заснеженные горы, а через пустыню. Закоченевшая одежда висела на его плечах, как деревянная коробка, и, если бы не одеяло на плечах, он бы умер от холода.
Но Каллен ни на что не жаловался, отказался, когда ему предложили переодеться. И выкрикнул категорическое «нет!», когда Максвелл приказал снять оковы. Дело в том, что Каллен себе не доверял. Он был истощен, но вместе с тем чувствовал, как бродил по венам красный лириум. Красный лириум, который мог придавать немыслимую силу и управлять телом. Каллен боялся, что вновь схватится за меч и нападет на своего соратника или друга. Красная дрянь все еще в его теле, она отравляла его, напевала и иногда барабанила в ушах: «Убей, убей, убей!».
Это сводило с ума!
Но Каллен придумал, как заглушать крик. Каждый раз, когда лириум начинал петь все громче, он вспоминал о сестре. Мия. В детстве ее волосы очень сильно завивались, и няне с трудом удавалось заплетать их в косы. Мия в процессе плакала, растирая слезы кулачками. Она вообще была ужасной плаксой, ревела и капризничала по любому поводу, из-за этого с ней не дружили сверстницы, старший брат сбегал, и только Каллен имел терпение выслушивать ее очередные хныки, при этом не потакая ей.
Мия. Она превратилась из девчонки с вечно заплаканными глазами в красивую, умную женщину. В последний раз Каллен видел ее почти два года назад. После Киркволла и перед Конклавом. От Мии пахло точь-в-точь, как от матери – лавандой и яблочными цветами. Волосы ее разгладились, выпрямились, и теперь ленты в них свободно трепетали на ветру. Да, воспоминания о сестре помогали успокоиться и не замечать холода, постоянную жажду и тошноту, и боль становилась притупленной.
— В свое время мы с Элиссой много времени провели в горах. – Лелиана поравнялась с Калленом. Ее взгляд всегда был направлен в небо, он не помнил момента, когда бы она опускала голову хотя бы затем, чтобы посмотреть себе под ноги. – Мы вдоль и поперек изучили Убежище, а потом искали тайные тропы до Орзаммара.
Каллен не ответил, считая, что не имеет права на диалог. Лелиана это явно поняла.
— Мы много недель провели в горах, делали заметки, перерисовывали карту, но никакой крепости мы не нашли.
— Крепости? – Каллен, наконец, включился в разговор. Собственный голос звучал низко и сипло. На скованных впереди руках брякало железо.
— Солас уверен, что здесь находится настоящий замок с высоченными, неприступными стенами под названием Скайхолд.
Лелиана откинула с лица капюшон, целиком подставляя лицо яркому солнцу. На удивление Каллену она не выглядела уставшей или изможденной, чего не скажешь о других выживших после разгрома Убежища.
Несчастные беженцы – а их только так и можно теперь назвать – шли через снег, таща на себе повозки с теми пожитками, которые успели схватить в панике. Жозефина отвлекала полуголодных, напуганный и осиротевших детей бессчетным количеством историй, Вивьен следила за магами и каким-то странным молодым человеком в смешной шляпе. Варрик иногда отбивался от отряда и возвращался с тремя подстреленными кроликами и что-то постоянно записывал в кожаный блокнот куском угля. Быки везли повозки с ранеными, им помогал Блэквол и Кассандра. Солас и Максвелл шли далеко впереди, по возможности разгребая снег. Дориан ничего не хотел слушать о том, что он чего-то не может из-за своих ранений, и помогал раненным – менял повязки и поил водой. Выжившие чувствовали поддержку, и их горе уже не было столь сокрушительным, они все надеялись вновь обрести дом.
— Тебе не обязательно так себя наказывать. – Лелиана быстро посмотрела на закованные в колодки руки Каллена.
— Обязательно, – отрезал он. – Если в этом Скайхолде есть темница, то я направлюсь именно туда.
Лелина кивнула. Была в ней одна прекрасная черта – те решения, что никак не пересекались с ее интересами, она не обсуждала.
К горлу подкатила очередная волна тошноты, и Каллену пришлось остановиться, чтобы отдышаться. Лелиана протянула ему флягу с водой.
— Тебе нужен чистый лириум, у меня есть твоя коробка.
Каллен сделал несколько жадных глотков воды, обнимая флягу скованными руками, затем резко замотал головой.
— Я больше не стану принимать лириум.
Губы Лелианы чуть дрогнули.
— Ты и без меня знаешь, что просто отказаться нельзя. Нужно снижать дозы.
— Значит, я умру. Это будет вполне заслужено.
Лелиана забрала флягу и потрясла ей.
— Не сейчас. – В ее глазах проскользнула лисья хитрость, а Каллен почувствовал, как ломота в теле отступила, пальцы перестали дрожать. – Я добавила только половину дозы, чтобы ты смог дойти до Скайхолда. Солас пообещал, что завтра мы будем уже там.
Она резко пошла вперед, с каждым шагом все быстрее и быстрее увеличивала расстояние между собой и Калленом. Ему оставалось лишь недовольно смотреть ей в спину. Ломка перестала мучить тело, но песнь все еще звучала в голове, такая тоскливая сейчас, просящая не отказываться от лириума, взять еще одну дозу порошка, но не голубого, а ярко-красного.
Вот почему Каллен не хотел делать и глотка! Соблазн возвращался, душил с новой силой, путал мысли, вызывал жажду и все пел, пел, пел. Воспоминания о Мии больше не помогали, поэтому Каллен начал поддевать подсохшие болячки на запястьях от оков. Железо натирало кожу, бередило чуть затянувшиеся старые ссадины. Было больно, но боль помогала отвлечься. Горячая кровь потекла по пальцам и по капелькам скатывалась в снег.
***
Сначала никто не мог отличить Скайхолд от гор, потому что своими высоченными стенами и пиками башен он сливался с прочей цепочкой хребтов. Беженцы все, как один, лишились дара речи, когда подошли ближе и увидели крепость. Две сотни людей, эльфов, гномов, кунари застыли, смотря вдаль, на заснеженную равнину, где стоял их новый дом.
Стены крепости действительно оказались непреступными, но вот комнаты, залы, сады давно обветшали, под ногами месилась грязь, кое-где было тяжело пробраться через сугробы. Но отчаяния не чувствовалось, беженцы немедленно принялись за работу, а именно – приводить в порядок двор, чтобы к вечеру было, где укрыться.
Дориан уже мог колдовать, поэтому убирал вместе с другими магами рухнувшую стену конюшни, снежный завалы, всяческий сор. Вечером, когда совсем похолодало и потянуло кострами, он свалился на подстилку и сразу же заснул, даже не заметив, что жестко и неудобно.
Следующий день точно повторил предыдущий – опять уборка, но только внутри крепости. Поднять и опустить перекрытия, разгрести завалы у дверей. Общими усилиями Скайхолд быстро принимал обжитый вид. Вторую ночь Дориан проспал уже под крепкой крышей крепости – на втором этаже, где, судя по полкам, раньше была библиотека. Он нашел себе хороший закуток рядом со старым, пыльным креслом и уснул, даже не успев принять удобную позу.
Каллена не было видно, и Дориан даже не знал, хорошо это или плохо. С момента нападения на Убежище прошло уже достаточно времени, чтобы можно было обдумать произошедшее. Каждый раз, когда Дориан прокручивал в голове удар, яростный взгляд Каллена, красное свечение лириума, у него потели руки, грудная клетка сдавливалась, как под прессом. Страх, липкий и изводящий, засел где-то в голове, и ворочался клубком змей. Каллен не был виноват, его травили, повторял себе Дориан и все равно боялся. Боялся встретиться, увидеть его и вновь ощутить то ошеломление, удивление, какое посетило его после сокрушительного удара щитом. И ужас, какой же ужас испытал Дориан.
И снова стоило повторить себе: «Каллен не виноват, и он тоже страдает», но Дориан все равно не был готов с ним встретиться. Иногда кто-то шептался рядом, что видел коммандера в Восточной башне, а кто-то говорил, что он прячется в самой дальней комнате крепости и постоянно молится, да и вообще, можно ли его теперь называть коммандером? Он же снял с себя все обязанности.
Последнее – единственное, что было правдой. Остатками войска и распределением патрулей командовала Рума, рослая, крепкая женщина с суровым взглядом. Дориан помнил, как Варрик, увидев ее в первый раз, отпрянул назад, прошептав: «Сиськи Андрасте, что здесь делает Авелин?». Кто такая Авелин Дориан не знал, начал расспрашивать, но Варрик ловко ушел от ответа.
Следующие два дня Дориан разбирался в библиотеке, облагораживал собственный угол, а вечером заступал в патруль и проводил на стене несколько часов, кутаясь в плащ. С высоты он следил за пилигримами, баронами, рабочими и торговцами, прибывающими в Скайхолд. Постепенно вырастали строительные леса, становилось все чище и уютней, открылась таверна, из которой сразу же понеслись песни.
Бесцветную вереницу дней прервало появление Максвелла. Точнее, Инквизитора Максвелла.
— Интересная книга? – вежливо поинтересовался он.
Дориан без особой охоты опустил толстенный фолиант себе на колени и сказал:
— Пропустим ту часть, в которой ты изображаешь интерес к чтению.
Максвелл тихо засмеялся и припал спиной к полупустому книжному шкафу. Кажется, он был единственным, кто отвечал улыбкой на колкости Дориана. Нет, не единственным, был еще Каллен, подумал Дориан.
— Я хотел тебя кое о чем попросить, – начал издалека Максвелл.
Дориан молчал, вынуждая его сказать прямо. Создатель! И это глава Инквизиции? А перед Корифеем и сворой его красных храмовников он тоже будет так мяться?
Явно поняв, что Дориан ни к чему подталкивать не будет, Максвелл сказал, вздохнув:
— Сходи к Каллену.
Под ребрами так резко кольнуло, что Дориан проглотил вздох. В затылке заскреб страх, но он выпрямился в кресле, даже не дрогнув.
— Зачем? Тебе же известно, что я не самая приятная личность, чтобы вести переговоры. – Дориан демонстративно закрылся книгой. На самом деле он знал, почему Максвелл просит именно его, но было легче делать вид, что не замечаешь очевидного, чем это очевидное принять.
— Ему нужно твое прощение, – тихо сказал Максвелл и выглянул из закутка, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает.
— Лишних ушей здесь нет, – успокоил его Дориан. – И я думаю, что мое появление лишь испортит нашему коммандеру настроение, он нахмурится в своей привычной манере, но очень вежливо попросит меня убраться. Ох, эта книга скучнее церковных проповедей. – Дориан, не поднимаясь с кресла, положил толстый фолиант на полку и взял другую книгу, гораздо тоньше, с золоченной обложкой. – «Заметки Правой руки Верховной жрицы Софии Второй». Какая блистательная находка!
— Дориан, – устало выдохнул Максвелл. – Я знаю, как тебе тяжело.
— Не думаю, что ты знаешь, каково мне, ведь не на тебя напал самый честный человек Инквизиции, – огрызнулся Дориан, кладя ладонь на первую страницу книги.
— Он умирает, Дориан, – уже жестче сказал Максвелл. Еще немного, и он научится командовать. – Умирает не только из-за того, что перестал принимать лириум, а из-за того, что не может себя простить. Я знаю, что тебе страшно, но он за решеткой, а я останусь неподалеку. Тебе нечего бояться.
— За решеткой? – эхом отозвался Дориан.
— Самовольное заключение. Сам спустился в тюрьму и заперся. Кто только не пытался поговорить с ним, но он ни на что не реагирует.
Дориану стало не по себе. Он не подозревал, что дела обстоят настолько плачевно.
— Хорошо. Я схожу к нему.
— Сейчас, Дориан.
— Ну что за невежество! Я же только что открыл новую книгу!
Максвелл красноречиво посмотрел на Дориана. Скрывать тревогу получалось плохо, Дориан вздохнул и поднялся с кресла.
Дорога до темницы показалась ужасно долгой. Наступили глубокие сумерки, предвещающие ночь, и Максвелл шел впереди, поднимая над головой факел. Его левая рука чуть подсвечивала зеленым, что лишь добавляло нервозности. Это выглядело как минимум неестественно.
Дориан шел следом, кутаясь в плащ с меховой подкладкой. Задувал сильный ветер – наверное, скоро начнется снегопад. Фигура Максвелла четко выступала в темноте и подсвечивалась факелом, а потом она исчезла за дверью темницы. Дориан двинулся следом.
Пахло гнилью, было сыро и холодно. Ну конечно же, как еще может быть в тюрьме? Максвелл отозвал стражника, сам остался на лестнице, и Дориан прошел мимо них прямиком к камере, в которой сидел Каллен. Кстати, он был не единственным арестантом, в камере напротив лежал пьяный мужик. Видимо, буянил, перепив, и его отвели сюда, чтобы не бросался в драку и протрезвел.
Каллен сидел недалеко от решетки, пусто смотрел перед собой и даже не повернул головы. Дориан остановился у толстых прутьев, опустил взгляд, не произнося ни слова долгие несколько минут. Он оценивал масштабы катастрофы и понял, что Максвелл не преувеличивал, сказав: «Он умирает». Каллен действительно умирал, от него уже веяло холодом. Уж Дориану прекрасно известно, как выглядит смерть.
Страха не осталось, Дориан подошел ближе к решетке.
— Каллен, – требовательно позвал он. – Инквизитор сказал, что ты не можешь обойтись без прощения тевинтерского мага. Вот же нелепица, немедленно скажи, что он нагло мне соврал.
Каллен медленно повернул голову и сощурился. Даже слабый свет резал ему глаза.
— Я напал на тебя, – сипло прошептал он и отвернулся, закрылся грязной рукой, как щитом. Дориан опустился на колени, чтобы Каллен больше не смотрел на свет.
— Не по своей воле, – осек он, не собираясь быть обходительным и вежливым. – Каллен, только посмотри на себя. Думаешь, что искупишь вину через истязание? Нет, Каллен, так ты не делаешь лучше ни себе, ни другим.
Каллен завозился, чуть наклонился в бок за чашей с водой. Пил он жадно, с хриплыми выдохами, а потом пустая чаша почти выпала из его ослабевших рук.
— Ты прощаешь меня? – Каллен подал голос через несколько минут.
Дориан сомневался, что он хоть что-то понял из его нравоучительной тирады. Каллен будто зациклился на собственной вине и не могу думать ни о чем другом.
— Прощу, если ты дашь мне тебе помочь.
Каллен посмотрел исподлобья. Дориан выпрямился и попросил принести ключ от камеры. Максвелла не было видно, он ушел, явно поняв, что его помощь не потребуется.
Стражник открыл тяжелые замки и отошел. Дориан крайне настойчиво взял Каллена под локти и потянул вверх, удивившись тому, как легко ему удалось поставить на ноги достаточно рослого коммандера. Истощал, весь высох, и Дориан закинул его руку себе на плечо, обхватил за пояс.
— Создатель, ну и вонь! За такой ужас тебе снова придется просить у меня прощение! – от души выругался Дориан, ведя Каллена прочь из тюрьмы.
***
Комната была настолько маленькой и тесной, что иногда Каллен принимался жадно глотать воздух, словно висел в петле. Он вдыхал глубоко, чуть приоткрыв рот, как рыбина, и в легких все равно жгло, будто вместо кислорода его целиком, от пяток до ушей, наполнял дым. В такие моменты Дориан открывал узкую створку окна, и холодный ветер пробирал до мурашек.
Кровать, раскрытый сундук и стол, заваленный письмами, бумагами и книгами – вот и все, что было в комнате. Но, несмотря на тесноту, здесь был уютно. На стуле лежало вязаное покрывало, на стене висел пестрый гобелен, и сама кровать была застелена хлопковым бельем и теплым покрывалом с рисунком из шелковых лоскутков. И книги. Тут все было завалено книгами, словно Дориану было мало библиотеки. И они лежали не мертвым грузом, в каждый было закладок штук по пять, не меньше, и когда Дориан над чем-то работал, он ловко доставал из стопок книгу, пролистывал, откладывал, брал следующую, что-то выписывал, перемещал закладку и брал следующий том.
Каллен многое успел узнать о привычках Дориана, лежа в его постели. Когда он пришел в себя, то сразу же изъявил желание уйти, чтобы не мешаться, но Дориан даже не ответил, вышел из комнаты и закрыл дверь на замок. Чуть позже он, конечно, сказал, что «не хочет утомлять себя доблестными порывами коммандера». Каллену пришлось позабыть о неловкости и по возможности не вставать с постели. Ему не очень хотелось навлечь на себя гнев Дориана.
— Я считаю, что создал совершенство! – одним вечером воскликнул Дориан, подливая в стаканы еще виски. – Раньше я и подумать не мог, что мне удастся поставить на ноги не мертвеца, а полумертвеца!
Он громко засмеялся, накрыв ладонью живот. Глиняный стакан в его руке чуть подрагивал, вытянутыми ногами он касался уложенных рядком книг. Каллен смотрел на его смех и улыбался. Он был пьян, хотя выпил всего ничего – стакан виски. На щеках ощущался жар, сердце быстрее положенного билось в груди, и Каллен сомневался, что ритм сбился от алкоголя.
— Пускай Инквизитор выдаст тебе награду, – лениво, сквозь улыбку сказал Каллен. – Чего ты хочешь, Дориан? Замок в Орлее или земли в Ферелдене?
— Сохрани Создатель от первого и второго! Я непригоден для постоянных приемов, а уж управлять парочкой ферм – абсолютно исключено, я слишком талантлив для ферелденских забот! – Дориан наигранно ужаснулся.
— И чего же ты тогда хочешь? – Каллен чувствовал слабость во всем теле, но сейчас она была приятной, а не отголоском бесконечной боли.
Над кроватью висела лампа со свечей и тускло разгоняла мрак.
— Поверь, мои желания крайне скромны. – Глаза у Дориана блеснули, а в уголках губ спрятался смех. – Я хочу себе теплые носки.
Каллен моргнул. Сначала ему показалось, что он ослышался, но нет – Дориан был вполне серьезен и достаточно трезв.
— В Тевинтере с обувью и носками полнейшая беда, – пожаловался он. – Нет, это, конечно, не единственная проблема моей родины…
Они оба рассмеялись. Каллен с трудом мог представить себе мага крови, великого магистра, сетующего на худые сапоги и отсутствие носков.
— И все же! – воскликнул Дориан, – Это чистейшая правда! Удобство и комфорт приносятся в жертву красоте и изыску. А носки в принципе считаются безвкусицей. С моих сапогов уже послетали все золотые заклепки, и шов вот-вот разойдется. – Дориан чуть поднял ногу, демонстрируя масштабы катастрофы. – И спать невыносимо, ноги постоянно мерзнут.
— Кстати… – Каллен вяло поднял руку, чтобы задать вопрос, но Дориан буквально поймал его мысль.
— Хочешь знать, чью постель я грею, пока ты нежишься в моей? – насмешка рисовалась на его лице.
К щекам бросилась кровь, Каллен скорее приложился губами к чашке, чтобы скрыть смущение, но свой виски он допил уже давно.
— Коммандер покраснел, ради этого зрелища я готов задавать сотни неудобных вопросов и рассказывать сотни неприличных историй.
— Я не… – замешкался Каллен, но было поздно что-либо объяснять. Он сдал себя с потрохами.
Дориан дотянулся до его плеча и коротко погладил. Прикосновение оказалось горячим, несмотря на то, что длилось несколько секунд.
— Не беспокойся за меня, – миролюбиво сказал Дориан. – Меня приютил Варрик.
— Он не в твоем вкусе? – попытался пошутить Каллен, чтобы загладить неловкость.
— Это я не в его вкусе, представляешь? – поймал шутку Дориан.
Они вновь смеялись, а потом наступило напряженное молчание. Каждый погрузился в свои мысли, и Каллену стало не по себе.
— Мне… Я думаю, мне пора. Я гораздо лучше себя чувствую.
Дориан снова опустил ладонь ему на плечо.
— Спи. Побудь здесь еще до утра.
На этот раз Каллен почувствовал пальцы на шее, хотел повернуть голову, чтобы прижаться губами к запястью, но вместо этого опустился на подушку и поспешил закрыть глаза, ругая себя за глупые желания и слишком быстрое опьянение.
***
Дориан действительно коротал ночи в компании Варрика. Тот, между прочим, сам предложил свою комнату в качестве временного ночлега. Дориан сразу понял, что это неспроста, и ждал, когда же Варрик потребует от него платы за гостеприимство. Оказалось, что Варрик хотел лишь одного – чтобы у него нашелся слушатель, такой «как в старые-добрые времена».
— А как было раньше? – однажды поинтересовался Дориан, вытянувшись на кушетке. Его голые стопы предательски показывались из-под одеяла и мерзли.
— Раньше у меня была таверна.
Свеча тухла, и читать становилось невыносимо. Дориан вложил закладку между страниц и убрал книгу, полностью включившись в разговор.
— Надеюсь, она не называлась «Бараньи рога» или «Ослиные копыта».
— Она называлась «Висельник».
— Да что ты! Как это красноречиво для Вольной Марки!
— Посверкунчик, – беззлобно усмехнулся Варрик.
— Я так и знал, что мне достанется самая идиотская кличка на свете, – трагично вздохнул Дориан, растирая глаза. Они чуть побаливали от долгого чтения. – Но ничего, Солас отомстит за меня. Так и представляю его каменное лицо, и он по-снобски изрекает: «Что может знать о магии дитя камня?».
Варрик заливисто рассмеялся, а потом выругался, уронив каплю чернил на бумагу. Пока он старательно оттирал черное пятно, Дориан спросил:
— И что дальше? Наличие таверны, знаешь ли, не показатель счастливой жизни.
— Эх, тебе не понять всей прелести. Драки, пьяные дебоши, сколько раз Хоук выпинывал всяких придурков на улицу. О, кстати, однажды выпинули его, – хрипло посмеивался Варрик.
Он сидел за своим столом с подпиленными ножками и неустанно чиркал пером на листах. Должно быть, писал очередную книгу. Дориан внимательно смотрел на него со своей кушетки в углу и в каждом его движении видел звуки боли и одиночества.
— Самого Защитника вышибли из таверны? Я определенно хочу услышать эту историю.
— Не лукавь, Посверкунчик, – Варрик покачал головой. – Знаю же, что ничего ты не хочешь слушать.
— Мне всегда говорили, что актер из меня никакой, и врать я не умею, – вздохнул Дориан, подложив одну руку под голову. Сейчас бы покурить кальяна на вине, помечтал он несколько минут и вернулся с небес на землю, ощутив неприятное молчание. – Варрик, рассказывай.
Варрик помедлил, слишком громко шкрябая пером по бумаге. Дориан вообразил себя на его месте, припомнил запах хороших чернил (а не тех, что он отчаянно разводил водой в последнее время), прикосновение пальцем к плотному, жесткому листу и, конечно, порыв вдохновения, порождающий замечательные, полные юмора строки.
— У Хоука был… друг, – начал Варрик с явной заминкой. Дориан с вниманием прислушался. – Друг-маг. Маг-отступник, – Варрик снова замолчал, и Дориану сначала показалось, что никакой истории не выйдет, но потом понял, что к чему. Варрик хотел рассказать о том, что действительно было, а не очередную выдуманную историю. – Как-то Хоук со своим другом пришел ко мне, потрясая кошельком золота, мол Варрик, смотри, плата за крупный улов, давай выпьем. Но не тут-то было! В таверну наведались храмовники, молодые еще, сопли до колен висят. Они уже были на весели и хотели продемонстрировать красноречивость языков и силу кулака. Начали задираться, приставать с ненужными вопросами. А Хоук, знаешь ли, никогда не отличался терпением, – Варрик, отложив перо, изобразил хук правой. – Одному нос сломал, другому зубы повыбивал, но тех же было больше. Все остальные посетители давай ставки делать: либо Хоук их всех, пятерых – нет, шестерых! – либо они его. В итоге один храмовник со всей дури пнул его в сторону двери, и Хоук кубарем вылетел на улицу. – Дориан не заметил, как история затянула его с головой. Он живо представлял себе, как храмовники бросаются на самого Защитника, а тот стряхивает их с себя, как капельки воды, но в итоге его коварно толкают и позорно выбрасывают вон из таверны. – Но ты не представляешь, – продолжил Варрик, отпив что-то из кружки (вода, хмель?) – к кому под ноги свалился Хоук. – «И к кому же?!» – чуть не воскликнул Дориан, не выдерживая лирических пауз. Варрик ухмыльнулся. – Он растянулся перед самим рыцарем-капитаном Калленом Разерфордом. Сэр рыцарь метал глазами молнии, не досчитавшись некоторых новобранцев. Он был преисполнен праведной ярости, но о вежливости не забыл – подал Хоуку руку, после чего зашел в таверну и… что тут началось! Он так вдохновенно отчитывал паршивцев, что те зеленели, бледнели и явно жалели, что родились на свет. Невольные свидетели инцидента замерли, как мухи в паутине. – Дориан во всех красках представлял себе Каллена, моложе лет на семь, без глубоких морщин у глаз и редкой седины у висков, одетого в сияющие доспехи, и с цепким, пристальным взглядом. Дориан отлично знал, как этот взгляд может пронзать. – Каллен не поднял на них руку, даже не замахнулся, чтобы припугнуть. Не ударом, а словом он заставил их стыдиться и чуть ли не на коленях ползти к уважаемому Защитнику и вымаливать прощение. Потом я узнал, что Каллен не допустил сопляков еще год до Посвящения, гонял их до седьмого пота, а те и слова против не могли сказать.
— Это похоже на Каллена, – подытожил Дориан.
— Ты больше не боишься его? – Варрик задал вопрос, который Дориан совершенно не ожидал от него услышать. Ему захотелось покрыться колючками, закрыться в броню, потому что слишком уж многим в Скайхолде хотелось поговорить с ним по душам.
Дориан невольно вспомнил тот вечер. Мощный удар щитом, взгляд бешеных глаз, замах меча. Кстати, на подбородке остался тонкий шрам, Дориан пробежался по нему пальцами. Страха нет, только злость на тех, кто добавлял Каллену красный лириум.
— Все нормально, – расплывчато ответил Дориан. Он больше ни о чем не хотел распространяться: ни о том, как было тяжело смотреть на этот полутруп в своей кровати, ни о том, в каком ужасе была мадам Вивьен, когда увидела его. Он только добавил: – Каллен очень сильный и быстро идет на поправку.
— Поверь, я отлично знаю, что значит бояться близкого человека.
— «Близкий человек» – громко сказано, – попытался уйти от темы Дориан, но Варрик был не намерен легко оставить животрепещущую тему для разговора.
Дориан потянул руку и поймал ладонью легкий сквозняк от окна. Он поежился, согнул колени, чтобы спрятать уже заледеневшие стопы.
— Ты ведь знаешь, что он просил Инквизитора судить его? – Варрик вновь взялся за перо и макнул его в чернильницу.
Дориан поднялся на локте, красноречиво дернув бровью.
— Инквизитор отказался. Но, как по мне, у Каллена состоялся отличный суд, и он отмучился не только за свои грехи.
— Знаешь, что в Каллене самое ценное? – достаточно жестко сказал Дориан. Сказал, а не спросил. Ему совершенно не нравилась роль судьи, и ему не хотелось думать, что он сыграл важную роль в спасении Каллена. Не своими ногами он пришел в тюрьму, его туда привели, а до этого он был поглощен страхом и старался лишний раз не являть свою персону миру. – Он видит в людях слишком много, заглядывает за маски и никогда не слушает чужие предубеждения. Он храмовник и насторожен к магии, но он единственный, кто в ужасе не воскликнул: «Ох, Создатель, зачем Инквизиции маг из Тевинтера? Он же всех нас продаст в рабство!». И он не заслужил того, чтобы мучиться за чужие грехи.
— Жизнь устроена таким образом, что герои в ней всегда мучаются за себя и за остальных, – с нескрываемой грустью сказал Варрик. – И слишком часто умирают.
Дориан улегся обратно на подушку и отвернулся, давая понять, что ничего более не хочет слышать, но вдруг встрепенулся, уловим кое-какую недосказанность.
— Твой рассказ. Ты начал с того, что у Хоука был друг-маг, и что они вместе зашли к тебе в таверну. После ты и слова о нем не сказал.
— Уже вечер, и мысли плутают. Должно быть, я что-то хотел добавить, но упустил, – поспешно объяснил Варрик.
Дориан настаивать не стал, понял, что честных ответов все равно не получит. Он замолчал, и поток мыслей вернул его к Каллену. Дориан снова и снова обдумывал произошедшее и восхищался стойкостью Каллена, его добротой и справедливостью. И ведь кто-то хотел все это опорочить!
Мир бы точно покачнулся, если бы Каллена в нем не стало.
***
Каллен постарался как можно быстрее вернуться к своим обязанностям. Нельзя сказать, что он был уверен в том, что достоин вести армию после случившегося, но на этом настоял Максвелл, к тому же его поддержали Кассандра и Лелиана, а Жозефина с улыбкой сказала, что «мона Рума, конечно, блистательный командир, но в нее повлюблялась половина рекрутов».
Каллен был благодарен за оказанное ему доверие и немедленно окунулся в дела, позабыв, что такое сон. На рассвете он гонял новобранцев до седьмого пота, тренировался сам, возвращая себе утраченную силу, затем писал отчеты, ел и одновременно читал уже чужие отчеты, снова гонял по плацу молодняк, проверял дозорных, а вечером спускался в сад. В сумерках здесь почти никого не было, поэтому можно было размяться без лишних глаз и намотать два десятка кругов вокруг палисадника.
— А я по глупости своей все жду, когда мою комнату завалят свежими розами и невероятно мягким зефиром из Вал-Руайо, но спасенный мною коммандер и не намерен меня благодарить, вместо этого он проводит вечера в делах, – раздался насмешливый голос, когда Каллен в очередной раз спустился в сад для тренировки.
На лавке, рядом с горящим факелом сидел Дориан. Конечно же с книгой в руках. Каллен уже хотел стянуть с себя шерстяную кофту, но повременил.
— Прости, я… – неловко начал он, и Дориан засмеялся.
— Знаю, знаю. – Он махнул рукой. – Отчеты, тренировки, патрули, отбор новобранцев.
— Да, именно так. – Каллену действительно стало стыдно за то, что он нормально не поблагодарил Дориана. Только сказал ему дежурное «спасибо» и бросился в круговерть бесконечных дел. – Не хочешь устроить спарринг?
Дориан отложил книгу.
— С удовольствием, – сказал он, поднялся и скинул плащ. – Это даже интересней партии в Королевы.
Они вышли в центр сада, где Каллен, наконец, стянул с себя кофту, оставшись в одной рубашке. Дориан напротив него выпрямился, и взгляд его стал крайне серьезным и внимательным. Каллену понравилась эта уверенность, он очень хотел, чтобы Дориан дрался всерьез.
В ночной тиши сильно пахло цветущей вишней, было сладко и свежо одновременно. Дориан первым нанес удар, его ладонь с вытянутыми и плотно сжатыми пальцами словно покрылась сталью, четкий, быстрый выброс, нацеленный в ухо. Каллен поставил блок, почти провел хук, но Дориан ловко ушел в сторону. Двигался он легко, быстро, будто танцуя, и взгляд его был пристальным, почти гипнотизирующим. Черные глаза скользили по Каллену, предугадывая каждое его движение.
Удар. Еще удар, но Дориан уходил, либо перехватывал руку с сжатым кулаком за запястье. Каллен пытался найти слабое место, ударить так, чтобы Дориан быстро сдался. Но зря он надеялся на быструю и легкую победу. Они кружились вокруг друг друга минут десять, периодически совершая точные выпады.
В какой-то момент Дориан оступился, неудачно переставив ноги, при этом попытался атаковать и оказался зажатым в набравших силу руках Каллена. Каллен держал крепко: одной рукой схватил Дориана за загривок, фиксируя его голову, другой рукой крепко держал его запястье. Они стояли почти нос к носу, Каллен чувствовал на своих губах горячее, сбившееся дыхание Дориана. Пахло уже не только вишней, но и бергамотом.
Дориан не вырывался, его свободная рука легла Каллену на спину. Ее тепло чувствовалось через промокшую рубашку.
— Ты боишься меня? – прошептал Каллен, смотря Дориану прямо в глаза.
Его лицо четко проступало в медовых отсветах горящих факелов.
— Больше боюсь того, что ты не сделаешь следующего шага.
Каллен потянулся вперед, прижался носом Дориану под ухо и обнял его крепче. Кончики пальцев прорядили короткие, черные волосы на загривке. Дориан обнял в ответ, крепко схватился за плечи.
Кажется, Каллен нашел утешение. Ему все это время было важно и нужно, чтобы Дориан подпустил к себе, чтобы в его глазах не было и тени страха. Каллен чуть отстранился, положил большой палец Дориану на подбородок, коротко мазнул по тонкому шраму. Дориан вздрогнул и попытался отвести голову – ему явно не нравилось, что на лице остался след от битвы, - но Каллен не дал ему отвернуться, крепко взял пальцами за челюсть и…
— О, тут занято! – голос Максвелла был полон веселья.
Дориан цокнул языком, а Каллен скорее отшатнулся от него, повернулся к Инквизитору. С ним была Кассандра, и она поспешно отвлеклась на разглядывание цветущих розовых кустов.
Каллен отстранился от Дориана и вышел чуть вперед. Было ужасно неприлично с его стороны вот так требовать от Дориана поцелуя, и теперь он поставил его в неудобное положение перед Инквизитором и Искательницей. Каллен хотел извиниться перед всеми, но Дориан неожиданно толкнул его в плечо и рванул к Максвеллу.
— Вишанте каффас! – раскатом грома прозвучал его голос. – Он теперь еще месяц будет собираться с духом, чтобы поцеловать меня! Месяц! Или, возможно, два! – Максвелл чуть отодвинулся от столь праведного гнева, закрывая собой Кассандру, а Дориан показывал ладонью на Каллена. – Знаешь, о чем он сейчас думает? «Я опорочил честь Дориана в глазах Инквизитора! Я ужасно поступил!». Ну за что, за что мне все это? Опять все придется делать самому! – Подытожил Дориан, схватил свой плащ с лавки и был таков.
Никогда еще Каллену не было так стыдно. Дориан прочитал его, как книгу.
— Что сказать? Дориан хорошо меня знает, – пробормотал Каллен, почесывая затылок.
На секунду воцарилась тишина. Кажется, хуже всех было только Кассандре, ей тяжело давались даже разговоры о чьих-то симпатиях, не говоря уже о том, чтобы видеть привязанность воочию.
— Кстати! – Максвелл своим неугасаемым оптимизмом разрушил напряжение. – Коммандер, раз уж мы пересеклись…
Каллену ужасно хотелось бросить все на свете, не говорить о делах, не принимать приказов, но были вещи важнее желания и любви, а именно – победа над Корифеем, избавление мира от хаоса. Каллен должен был сделать все, чтобы угрозы разрушения не стало, чтобы все были в безопасности, и Дориан – в особенности.
Долг важнее. Чувства подождут.
— Вам следует совершить разведку в Изумрудных могилах. Возьмите солдат, потому что местные жители страдают от нападений вольных граждан.
Каллен легко стукнул себя кулаком в грудь и кивнул.
— Будет исполнено, Инквизитор.
И покинул сад, оставив влюбленных наедине.
***
— Построиться! Поднять щиты! – скомандовал Каллен, находясь впереди отряда. Он достал из ножен меч, и солдаты за ним заухали, заколотили эфесами в свои щиты и латы, запугивая противника получившейся какофонией.
— Вперед! – выкрикнул Каллен и бросился в строй вольных мятежников, снося с ног сразу двух мечников.
Солдаты сражались храбро и умело, не уступая в технике дезертирам орлейской армии. Кто-то из них выкрикнул: «За Инквизитора! За коммандера!» и пробил защиту противника. Где-то за плечом слышался смех Блэквола. Стоящий гомон придавал Каллену сил, он отбил удар щитом, прорывался все дальше, разрывая цепочку орлейского строя. Нужно было добраться до укреплений, за которыми пряталась Косто – одна из генералов мятежников.
Раньше здесь, на одном из многих холмов, был небольшой форпост – несколько башен и, судя по всему, одноэтажное здание из белого камня. От построек мало, что осталось, но вольные граждане отстроили вокруг деревянные стены, выставили заостренные пики и хорошо укрепили свое положение. Нужно было захватить форпост и взять в плен Косто, ведь она – прямая ниточка к главе всех дезертиров.
Каллен двинулся к укреплениям, но бывшие орлейские солдаты успели скрыться за бревенчатым забором, завалив с внутренней стороны двери, скорее всего, телегами с мусором. Сдаваться они явно не собирались, несмотря на свое бедственное положение. Возможно, уповали на подмогу, но отряд Инквизиции за несколько последних дней значительно сократил влияние вольных граждан в Изумрудных могилах.
— Коммандер, прошу, отойдите! – Дориан пробился через сражающихся солдат.
Каллен отошел. На пальцах Дориана густели молнии, обретая форму шара. Он с легкостью и плавностью пустил дрожащий сгусток энергии в закрытые двери, и те слетели с петель. Послышались крики, в воздух взметнулась пыль и щепки. Электричество развеялось, оставив запах жженой травы и гроз.
Каллен посмотрел на Дориана. Тот поймал его взгляд настороженно, не спешил делать шаг и закрывался посохом. Каллену были знакомы подсознательные страхи и тревоги, он понимал, чего ожидает Дориан – удара, нападения. На этот раз он приготовился себя защитить.
— Держись меня. Вперед не лезь. – Каллен махом отрезал все волнения.
Дориан приободрился, повел плечом, разминаясь.
— Не беспокойся, я отлично обучен тактике боя, – не удержал он колкости и поднял магический щит.
Солдаты перестроились и следом за коммандером хлынули в форпост.
Уже к вечеру Инквизиция поставила лагерь на месте убежища Косто. Трупы дезертиров свалили в яму и закопали, своих воинов – благо их было куда меньше – сожгли и помянули молитвой. Выживших вольных граждан (тех, кто не успел сбежать) вместе с Косто связали и оставили под стражей. Кто-то молил Инквизицию о прощении, кто-то плевался ядом.
Раненые были, их разместили в более-менее целой башне. Два лекаря постоянно грели воду и делали припарки. Остальные сидели у костров и жадно поедали похлебку. Из соседней рощи доносилось пение птиц, иногда дергались кусты и трава из-за бега шустрых фенеков.
Каллен после боя первым же делом начал искать все документы и записи Косто, нашел целый сундук, набитый письмами, отчетами и какими-то совершенными бреднями. Было много листов, полностью исписанных тремя повторяющимися именами – Малифант, Гордиан, Данни, и если о первых Каллен знал по отчетам Лелианы, то вот третье имя было ему совершенно не знакомо. Может быть, мать, сестра или возлюбленная? Каллен терялся в догадках.
Он разбирал бумаги несколько часов кряду, пытаясь найти полезную для Инквизиции информацию, но все было тщетным – казалось, что Косто давно тронулась умом, в ее записях царил полный хаос. Идеи вольных граждан, их связи с Корифеем явно сводили ее с ума.
Каллен заставил себя остановиться уже ближе к ночи. Голова болела ужасно, желудок сводило от голода. Еще немного – и он точно свалился бы спать прямо под стол. Выйдя из одноэтажного дома, Каллен сразу же увидел дружественное для него окружение – у самого дальнего костра сидел Блэквол, протирая меч, и лежал Дориан конечно же с книгой в руках. Огонь мягко трепетал между ними, разгоняя ночную тьму.
На сердце стало легче. Каллен подошел к ним и присел в ногах Дориана, тот согнул колени.
— Варвары Инквизиции так жадно поедали рагу, что я еле успел взять тебе порцию, – растягивая слова, сказал Дориан. Каллен приметил у камней, которыми выложили границы костра, жестяную миску, накрытую крышкой. Желудок подскочил к самому горлу, рот наполнился слюной.
Дориан лениво отложил книгу, протянул деревянную ложку в чистом платке и бурдюк с водой. Блэквол отследил его движения и отвернулся, словно ему стало неуютно или неловко; словно он стал невольным свидетелем чужой личной жизни, что крайне его смутило.
Но Каллен был настолько уставшим, что не мог читать между строк и понимать тайные смыслы чьих-то действий. Он благодарно кивнул Дориану и накинулся на еду, закидывая ее в себя даже не прожевывая, затем так же жадно напился воды и бездумно уставился на горящие поленья.
— Дориан, неужели ты с собой в поход взял книги? – донесся голос Блэквола.
— Я нашел несколько в старом ящике вон в той полуразвалившейся башне, – как ни в чем не бывало ответил Дориан.
— Но тут же страницы когда-то намокли и текст наполовину утрачен.
— Именно это и делает книгу интересной. Я читаю, а на пробелах фантазирую! – с энтузиазмом воскликнул Дориан. – Книга сама по себе – это жизнеописание одного послушника, и на тех листах, где текста нет, я представляю, как набожный юноша…
— Дориан.
Каллен даже не пошевелился, слушал родные голоса и вяло улыбался.
— …встречает невероятно красивого искусителя. Искуситель мучает его ночами, шепчет из теней…
— Дориан!
— …всякие непристойности. И юноша отчаянно молится Андрасте, чтобы избавиться от порочных мыслей.
— Дориан. Я скучаю по тем временам, когда у тебя была свернута челюсть, и ты молчал.
— Тихо! Кажется, наш многоуважаемый коммандер заснул сидя.
Каллен вздрогнул, почувствовав прикосновение пальцев к своей шее. Он моргнул и медлительно повернул голову. Дориан уже перехватил его за локоть и поднимался на ноги, утягивая его за собой.
Каллен и слова не сказал против. Поднялся следом, и Дориан отступил, только у шатра распахнул полог, давая Каллену пройти внутрь. На земле лежали доски, а на них – покрывала и шкуры, и Каллен с блаженством растянулся на ложе, не обращая внимания, что доспех сдавил грудь. Дориан опустился рядом, Каллен уловил ненавязчивый запах бергамота.
— Ты успел помыться? – от усталости слова вышли тихими.
— Естественно, – оскорбился Дориан, отстегивая ремни на доспехах. – Здесь недалеко река. Холодная правда.
Каллен поймал его руки, сжал пальцы, которые ловко расстегивали крепления.
— Не надо. Спи.
Дориан и не подумал останавливаться, отстегнул ремни и снял нагрудник. Каллен отстраненно подумал, что оставил плащ у стола Косто. Дышать стало легче. Дориан склонился, легко поцеловал в губы, словно делал это каждый день, словно поцелуи и прикосновения давно стали частью их жизни. Каллен совершенно не был против, взял Дориана за отворот жилета и потянул к себе, ниже, плотнее. Ох, если бы не эта усталость, он бы…
— Засыпай, – прошептал Дориан.
Каллен упорно сопротивлялся усталости, потому что не хотел терять окрепшее чувство единения и покоя.
— Все хорошо? – спросил он, еле приоткрывая губы.
— Я давно тебя простил, перестань волноваться.
Каллен перевернулся на бок, прижался щекой к коленям Дориана, и он бы все отдал, чтобы эти минуты растянулись в целую вечность. Ему хотелось вновь и вновь шептать извинения, чтобы больше не видеть, как Дориан пугается его руки, держащей меч.
— Я рад, – шепнул Каллен.
Он закрыл глаза и почувствовал, как к виску прикоснулись теплые пальцы. В голове моментально стало пусто, и последнее, что запомнилось Каллену – это то, как он цепко держит Дориана за локоть, чтобы не уходил.
***
Следующее утро Дориана вышло крайне необычным. Никогда еще он не просыпался от того, что кто-то дергает и поднимает его ноги. Показавшись из-под одеяла, Дориан увидел крайне интригующую картину – Каллен держал пальцами его правую щиколотку и с крайним вниманием рассматривал стопу. Его лицо было таким сосредоточенным, что Дориан приготовился услышать натужное сопение и треск движущихся мыслей. Свое пробуждение он пока никак не выдавал, осторожно выглядывал из-за края покрывала.
Каллен приложил к голой стопе раскрытую ладонь, внимательно осмотрел получившуюся композицию со всех сторон. После он отодвинулся подальше, почти коснулся спиной стенки шатра и вытянул собственную ногу. Вот тут Дориан не выдержал.
— Какие интересные у коммандера фетиши!
Он был готов поклясться, что Каллену хотелось выкатиться из шатра, как ошпаренному. Дориан подпер голову ладонью и вскинул бровь, ноги он не отдергивал.
— Я разбудил тебя, прости. Мне совершенно этого не хотелось! – принялся объясняться Каллен.
— О нет! Что ты! Продолжай немедленно. Мне нравится, когда любуются моим телом или его частями. – Дориан усиленно пытался сдержать улыбку.
— Я… Просто я… – Каллен силился подбирать слова и отпустил щиколотку. Дориан моментально уперся стопой ему в плечо, пальцем играюче коснулся чуть порозовевшего уха.
— Пытался узнать размер ноги? Почти десять с половиной дюймов, самая правильная длина. – Дориан облизал губы и подмигнул.
— Я хотел сделать тебе подарок. Ты просил носки, и… – Каллен смолк.
Дориан упал обратно на подушку, закрыв глаза ладонью. Ему хотелось громко и неприлично смеяться. Носки! Чертовы носки!

@темы: написал? теперь сожги!, dragon age: пройди стотыщ раз и не жалей ни о чем

---

не понимаю, почему все еще нет калленодорианов под Гагу.


ЭТО ЖЕ ЛУЧШИЙ САУНДРЕК ИХ ЛЮБВИ
джизус помоги
слишком ярко представляю себе Дориана, который после нескольких шотов идет петь на сцену. и блять глаза сверкают, щеки красные, губы влажные, и он томно тянет под переливы гитары, смотря на Каллена:
- Sit back down on the couch where wemade love for first time and you said to me there's.
а потом такой:
- You, you aaaaand i.

сука господи куда бежать куда помогите куда бежать

@темы: dragon age: пройди стотыщ раз и не жалей ни о чем

---

- Значит, во время нашей ссоры ты всплакнула, а над фичками прямо рыдаешь?
- Нет, ну рыдать над фичками и Властелином колец - это святое. Ты не понимаешь, Андерс так страдал, ведь Хоук погиб в Тени!
- Блять, Лена, их даже не существует!
- ЭТО НЕПОДДЕЛЬНЫЕ СТРАДАНИЯ

@темы: dragon age: пройди стотыщ раз и не жалей ни о чем

---

в последнее время бесстыдно много смотрела на артики с Дорианом и силилась понять, кого же он мне напоминает.
когда поняла, стало волнительно и даже тревожно.
ассоциативный ряд неумолимо привел меня к главному метросексуалу пятого сезона викингов



епископ Хемунд, прости господи.
чувак смотрится в средневековых декорациях так же нелепо, как и нестареющая Лагерта.
говорит исключительно кусками из писания и очень часто - на латыни. ввели его явно только для того, чтобы сохранить женскую аудиторию, потому что периодически вздувающиеся вены на его шее никого не оставят равнодушными.
если вы понимаете, о чем я.


вот такое представление о епископах 9-10 вв у сценаристов викингов
хочу знать, что они курят.

@темы: dragon age: пройди стотыщ раз и не жалей ни о чем

---

я не понимаю, почему все еще нет фичка, в котором Андерс просит Инквизитора открыть завесу и идет в Тень искать Хоука?

@темы: dragon age: пройди стотыщ раз и не жалей ни о чем